— Когда останусь один, — ответил он.
Вечером, я только пришла из института, он позвонил мне.
— Все нормально, уложилось в сто сорок восемь строк…
— Как сто сорок восемь? — спросила я. — Вы же обещали двести десять?
— Я передумал. Хватит и ста сорока восьми, — ответил он.
В сердцах я бросила трубку и проплакала полночи.
Знал бы Евсей Евсеич, скольких трудов стоило мне добиться встречи с Громадиным!
Каким же он оказался несговорчивым, строптивым, капризным…
Сперва он не соглашался ни в какую принять меня, дескать, безумно устал, готовится ставить оперу современного композитора, невероятно тяжело, просто все ночи напролет не спит…
Потом наконец назначил мне свидание. Я только собралась пойти к нему, как он позвонил, отменил наше свидание, перенес его на утро. Утром я без звонка отправилась к нему, но он не принял меня, некая толстая дама, с обильно намазанным кремом лицом, стоя в дверях, объявила мне, что Аркадий Ильич никак не может встретиться со мной, масса неотложных дел…
В тот вечер отец спросил меня:
— Что с тобой?
— Ничего, — ответила я. — А что?
— Что-то ты кислая…
— Кислая? — повторила я. Слезы внезапно брызнули из моих глаз, но я постаралась побороть себя.
— Ничего, все в порядке…
Однако моего отца нелегко было обмануть.
Не успокоился, пока не выпытал у меня, что, в сущности, произошло.
— Только-то? — спросил, когда я кончила рассказывать, и, не говоря больше ни слова, снял трубку, набрал номер телефона. Благодаря своей феноменальной памяти отец никогда не записывал никаких адресов и телефонов, у него и вообще-то сроду не было ни одной записной книжки. Все сведения он хранил в своей голове.
— Аркадий Ильич, — услышала я спустя несколько секунд, — узнаете?
Отец помолчал немного, видимо слушая то, что говорил ему Громадин, потом заговорил снова:
— О наших делах, стало быть, мы еще поговорим, а покамест к вам имеет дело моя дочь. Помните ее? Настю?
Одним словом, примерно за полторы минуты все дело было улажено, спустя час я уже сидела в мастерской Громадина, сперва выслушивала его удивленные возгласы: «Да как же ты выросла! Да как же мне тебя не помнить! Да почему же ты сразу не сказала, что дочь самого Ипполита Петровича?»… Потом он начал рассказывать и говорил долго, без перерыва часа три, я едва успевала записывать его слова.
Спустя несколько дней Евсей Евсеич дал мне прочитать гранки.
— Глянь, как получилось…
И в самом деле, получилось, на мой взгляд, отменно. Евсей Евсеич вычеркнул все красивости, уснащавшие страницы моего очерка, — и «огромную мастерскую, в которой рождаются вдохновенные полотна», и «творческие замыслы, переполнявшие его могучее воображение творца-художника», и описания природы, все эти «весенние ручьи, шумевшие за окном мастерской», «косые, уходящие лучи солнца, вдруг осветившие и высветлившие самые потаенные уголки полотен» и тому подобную дребедень.
— Как? — спросил меня Евсей Евсеич, когда я кончила читать гранки.
— Хорошо, — ответила я.
— По-моему, тоже ничего, тем более что пришлось малость пшена отсыпать, а от этого вещь только выиграла, ты не находишь?
— Нахожу, — честно призналась я, хотя мне и было немного совестно, что в моем очерке я напозволяла себе столько «пшена», ненужных красивостей, которые только затрудняли чтение…
Кажется, Евсей Евсеич понимал все, что происходило в моей душе. Глаза его на миг улыбнулись, но лицо осталось серьезным, привычно деловитым.
— Как подпишешься?
— Если можно, так, — сказала я и написала на листе бумаги «Анастасия Медведева».
Евсей Евсеич взял свой красно-синий карандаш, который в редакции называли Братской могилой, и вычеркнул им Анастасия, оставил одну букву А.
— А. Медведева, поняла? Пока что хватит с тебя…
Утром, в воскресенье, я побежала в соседний киоск. Было очень рано, газет еще не привозили, и я простояла, наверно, не меньше часа, пока прибыла машина с газетами и пока киоскер разобрал их.
На четвертой полосе был напечатан очерк под названием «В мастерской художника».
Я подумала: «А ведь так лучше. Намного лучше…»
Было совестно вспомнить свое прошлое название — «Путь к самому себе». Что за сиропность!
Умница Еее, сумел дать ненавязчивый, тактичный и вполне подходящий к очерку заголовок…
Я купила десять номеров газеты, во всех экземплярах на четвертой полосе стоял мой очерк и темнели крупно напечатанные буквы: «А. МЕДВЕДЕВА».
В тот вечер я ехала к подруге и в метро увидела, как некий юноша читает мой очерк. Он стоял рядом со мной, я проследила за его глазами, они были устремлены на четвертую полосу.