— Еще бы! Не только знал, а, если хотите, все эти письма про замечательную, превосходную, великолепную семью Праховых написаны, так сказать, под его руководством!
— Не может быть, — сказала я.
— Может, — убежденно повторил Олег. — Очень даже может быть!
— Значит, он что, инспирировал все эти письма?
— Инспирировал? — спросил Олег, с некоторым усилием произнося незнакомое слово. — Что это значит?
— Одним словом, руководил, вдохновлял, так, что ли?
— Вот именно, — подхватил Олег. — Так оно и есть. Знаете, как он все это делает? Само собой, прочитал об этом конкурсе в вашей газете, и уже тогда, когда прочитал, у него был создан целый план действий. Да, не смейтесь, именно план действий!
Я вовсе не смеялась, мне и в самом деле было далеко не до смеха.
— Он же завуч, как вы знаете, и от него что-то зависит, отношение педагогов к ученикам, отметки, аттестаты и все такое прочее. И вот, таким вот образом, отец вызывал к себе родителей некоторых учеников, само собой, не тех, кто хорошо учился, а других, похуже, и говорил: «Почему бы вам не написать о нашей семье в центральную газету? Вы знаете о том, что в такой-то московской газете объявлен конкурс «Лучший человек, которого я знал», а вы возьмите да и напишите о лучшей семье нашего города». И начинал восхвалять себя, и маму, и всех нас. Говорил, что семья и вправду необыкновенная, что мы являемся полезными, очень нужными членами общества, что на нас равняются многие, что мы пример для всех остальных жителей, и много еще всякого он говорил.
— Кому же он так говорил? — спросила я.
— Не всем, конечно, а выборочно. Например, тем родителям, у которых ребята плохо учатся, или родителям детей из маминого детского сада…
— Вот как? — сказала я.
— Он одной матери так прямо и сказал, я сам однажды слышал: хотите, чтобы к вашему ребенку относились лучше, чем ко всем остальным, напишите письмо в редакцию…
— И она написала?
— А как же. Сперва, правда, все отнекивалась, не знаю, как писать да что, но он взял да и продиктовал ей, что следует писать…
Олег усмехнулся:
— Смешно, честное слово! Диктант на дому…
— Нет, — сказала я. — Совсем не смешно.
— И за старуху Бобылеву он тоже сам написал, — сказал Олег. — Потом уже она переписала все, как есть.
— За кого?
— За Бобылеву Веру Максимовну, может быть, помните, она писала о том, что Праховы посылают посылки с яблоками из своего сада в детские дома?
— Да, помню.
В этот миг мне даже вспомнился конверт, в котором было письмо, самодельный, из коричневой бумаги, склеенный по краям. Вспомнился и почерк Бобылевой, длинные буквы, слегка сползающие вбок.
— Все вранье, что вы записали, все, с самого начала до конца, — продолжал Олег. — Каждое слово — вранье! И на фронте он не был, ему ногу в детстве оттяпали, под машину попал, едва жив остался. А вам говорил, что на фронте потерял ногу.
Я взяла свой магнитофон, нажала кнопку.
В комнате послышался медленный, внушительный голос Прахова:
— На фронт я попал мальчиком с первого дня. Да, буквально с первого. Так вышло, что я стал сыном полка. Но однажды, уже в конце войны, я в лесу напоролся на мину, попал в госпиталь, в Москву…
Я выключила магнитофон.
— Как же так можно?
— Значит, можно, — сказал Олег. — И не вам одной он эти самые сказки плетет„.
Мне чудилось, это все неправда, просто снится странный, необычный сон, в котором кажется, что все происходит на самом деле, а в действительности — сон есть сон, и ничто другое…
Но нет, то был не сон, а явь. Неподдельная, подлинная явь.
— Думаете, мы и вправду приемыши? — спросил Олег и сам же ответил: — Да ничего подобного! Мы все его родные дети, а вовсе не приемыши. Честное пионерское, родные…
Он с жаром произнес «честное пионерское», щеки его вспыхнули, глаза загорелись.
— Подожди, — сказала я. — Не волнуйся. Не надо так нервничать…
— Не могу, — сказал он. — Ненавижу неправду! Всякую неправду. У меня был друг, мы с ним дружили с первого класса. А теперь я его знать не хочу, потому что поймал на лжи. Он — врун. Кругом сплошные вруны…
Крепким смуглым кулаком Олег пристукнул по столу.
— Почему? — спросил. — Ну почему люди так охотно и часто лгут?
Я испугалась: вдруг он расплачется. Не выдержит и разревется, а это ужасно — видеть широкоплечего парня, почти юношу, плачущим, словно слезливая девчонка…
— Не все лгут, — возразила я. — Поверь, что очень многие, так же как и ты, ненавидят ложь и предпочитают говорить правду, какой бы горькой она ни была!