Как оно и присуще большинству мужчин, он тоже не любил всякого рода перемен, предпочитая установившийся незыблемый порядок вещей. И надо думать, его раздражала настойчивая цепкость той женщины, его вполне устраивала двойная жизнь; может быть, ему это вскоре бы приелось, и все вернулось бы на круги своя, и все бы обошлось…
Ведь недаром старинная поговорка утверждает, что жизнь прожить — не поле перейти, всяко бывает в жизни, не одни пышки с пряниками, а случаются и ухабы с ушибами…
Но я не хотела просить его остаться. Как бы ни было тяжело и горько, ни за что не стала бы его просить. И потому я старалась сохранить спокойный тон, потому почти весело сказала:
— Всего хорошего…
Недоставало еще некоторых слов, входящих в ритуал подобных безмятежных расставаний:
— Заходите, не забывайте…
Помню, я зажгла тогда все лампы в коридоре, на кухне, в ванной. Зажгла люстры в обеих комнатах и обе настольные лампы.
Почему зажгла — не знаю. Может быть, полагала, что при ярком свете не так страшно остаться одной? Тогда я еще не привыкла к одиночеству. Привычка эта пришла позднее, с годами.
Я подошла к окну, на окне стоял горшок с «декабристом» — вечнозеленым растением, которое раз в год, большей частью в декабре, цветет прелестными розовато-карминовыми цветами.
«Декабрист» не расцветал у нас, должно быть, года два. И вдруг, незадолго до этого дня, расцвел: твердые разлапистые ветки его щедро покрылись алыми бутонами, некоторые бутоны даже распустились.
Первым обнаружил это Игорь.
— Смотри, — сказал. — Какая прелесть!
— В самом деле, прелесть, — сказала я.
— Это — хороший знак, — продолжал он. — В общем, считается доброй приметой.
— Что она означает? — спросила я.
— Исполнение желаний, — ответил он. — Все равно как в картах четыре туза — значит будет все: семейное благополучие, сплошные радости, приятные неожиданности, во всяком случае все самое хорошее…
Он не любил, не умел лицедействовать, хотя и был актер. Я уверена, все это он говорил совершенно искренне, как думал, так и говорил.
Я смотрела на веселые, ярко-красные цветы, осыпавшие зеленые ветви.
Мне вспомнилось в этот момент улыбающееся лицо Игоря, обращенное ко мне, его тяжелые, слегка нависшие веки, отчего глаза казались несколько ироничными, большой, добрый рот.
В ушах вновь зазвучал его голос так ясно и зримо, что я даже обернулась, не вернулся ли он?
Но нет, его не было, ярко горели лампы, цвел «декабрист», в стекле отражались ветки в цветах и бутонах.
Я безжалостно сорвала бутон, надкусила его, вкус у него был горький, словно полынь, потом растерла в ладони нежные, мгновенно вянущие лепестки и вдруг заплакала.
Я не хотела плакать и все-таки не могла удержать слезы.
Я плакала не из-за того, что Игорь ушел от меня, хотя конечно же мне было обидно, больно, нестерпимо горестно, и все же я плакала не из-за этого, а из-за того, что кончилась любовь, которую я любила.
Да, я любила свою преданность ему, постоянную готовность сделать для него все, что только в моих силах, я понимала, что любовь к Игорю, если не бояться громких слов, была со мной всю жизнь.
Помню, как он впервые пришел к нам, увидел книги отца на полках и все стоял, глядя на книги, дивясь и не скрывая своего удивления:
— Как же у вас много книг! Настоящая библиотека!
Вспомнились его письма из армии и то чувство огромного, нетерпеливого, радостного ожидания, которое охватило меня в тот день, когда он должен был вернуться; я встречала его на вокзале, стрелки на вокзальных часах двигались убийственно медленно, время как бы остановилось, я все ходила по перрону, не находя себе места, покоя, и тут подошел поезд, и я издали увидела: он стоит на подножке вагона, отчаянно машет мне рукой…
До чего же стало жаль всего, что было!
Даже не себя, брошенную, жаль, а того пылкого горения чувств, которое я испытывала так часто тогда, когда мысленно молилась: пусть я погибну, пусть умру очень быстро, лишь бы он был жив…
Зачем? Зачем все это? К чему эта одержимость, томительные часы ожиданий, бурное счастье долгожданных встреч, умиротворенный, тихий покой, когда он был рядом, когда ничего не хотелось, только бы ощущать его поблизости, вот здесь, на расстоянии вытянутой руки…
Что это? Суета сует и ничего больше?
Так думала я, стоя в залитой ярким светом комнате, глядя на розовые цветы «декабриста», предвещавшие, по словам Игоря, исполнение желаний…
…— Я скучал по тебе, — сказал Игорь. — Особенно первое время.