Каждое его слово камнем падало на меня, он знал, что я никогда не умела управлять своими чувствами, характер мой никак нельзя было назвать ровным. А он, может быть, понимая, о чем я думаю, все-таки продолжал говорить дальше:
— Одним словом, это была и есть натура достойная во всех отношениях, главное, очень какая-то правильная, без сучка и задоринки. И, несмотря ни на что, я был чудовищно несчастлив с нею. Вообрази себе только: у женщины нет ни одного-единственного недостатка. Хоть целый день ищи — не отыщешь: и умна, и добра, и терпелива, и выдержанна, и хозяйственна, и любит меня, ну чего еще можно желать?
И опять его слова, одно за другим, как бы целились мне в самое сердце.
Разве я не была предана ему? Или не любила его?
Согласна, я не была хозяйственной, и выдержки у меня тоже не хватало, и терпения, самого обычного, нормального, присущего огромному количеству женщин, тоже не было. И я не была экономной, не умела рассчитывать наши небольшие деньги, растянуть их так, чтобы подольше хватило. И еще множество других недостатков можно было насчитать у меня, но я любила его. Любила так, как, не сомневаюсь, никто никогда его любить не будет.
— У нее не было ничего такого, к чему можно было бы придраться, — продолжал Игорь. — Это, если хочешь, ужасно! До того ужасно, что я тебе передать не могу…
— Перестань, — сказала я. — Начал уже малость выкаблучиваться…
Он отодвинул от себя чашку с остывшим кофе.
— Клянусь тебе, нет! Я тебе не солгал ни одного слова, веришь?
Глаза его смотрели на меня с той покоряющей убежденностью, которую я хорошо помнила до сих пор и которой никогда не могла противиться.
— Ладно, верю, — сказала я.
Он удовлетворенно вздохнул.
— То-то же, верь мне, девочка…
Я усмехнулась.
— Чего ты смеешься?
— Седая уже девочка, довольно-таки старенькая…
— Ладно, — сказал он. — Не будем спорить. Слушай дальше. Идет?
— Хорошо, — ответила я.
— Веришь, мне до смерти хотелось вывести ее из себя, вздрючить, чтобы она перестала владеть собой, чтобы перестала быть безупречной…
— Тебе удалось хотя бы раз вывести ее из себя?
— Пожалуй, да. И не один раз…
Мы с ним ссорились преотчаянно. Взрывались почти одновременно, вспыхивали, словно подожженная спичкой солома, политая бензином. Орали друг на друга, одинаково бледнея от ярости, волнения, гнева. И потом, наоравшись, внезапно затихали. И не помнили зла.
И мирились очень быстро.
Иногда я, чаще он подходили друг к другу, протягивали один другому мизинец: так когда-то мы мирились в школе.
— Мир?
— Мир.
— Да будет так!
И все кончалось смехом. И снова мир до первой ссоры. И — снова ссора, которая неминуемо кончится миром…
…— Я вел себя с нею преотвратительно, — снова начал Игорь. — Подчас я ненавидел сам себя за свое хамство, за грубость, я запросто кидал ей в лицо оскорбительные жуткие слова…
— А она что же? — не выдержала я.
— Она всегда оставалась сама собой, то есть ровной, спокойной, терпимо относилась ко всем моим безобразным выходкам. Иногда мне казалось, что она поступает так терпимо и всепрощающе со мной лишь потому, что хочет, чтобы я чувствовал себя по отношению к ней обязанным. Дескать, вот ты какой, грубиян, походя обижаешь меня, а я тебя прощаю. Я все стерплю и прощу.
— Не понимаю, почему это так бесило тебя? — спросила я.
Рот его скривился в усмешке.
— Думаешь, я знаю? Может быть, я не смогу тебе вразумительно объяснить все как есть, но бесило это меня несусветно. Я ее просто не мог видеть из-за этого…
— Напрасно, — сказала я. — А мне кажется, что она в общем вполне достойно себя вела…
Он хитро прищурил глаза:
— Достойно? Сейчас я тебе скажу одну вещь, и ты уже больше так говорить не будешь. Она ненавидела одного человека, она просто имени его не могла слышать…
Он замолчал. Я спросила, заранее зная ответ:
— Кто же этот человек?
— Ты, — сказал он. — Она буквально не выносит тебя по сей день! Стоило мне сказать о тебе что-нибудь самое нейтральное, ну, например, скажем, что ты любишь крепкий чай или боишься червяков, и я видел, как она моментально взвивалась. Вся ее воспитанность, вся внешняя деликатность пропадала к чертовой бабушке. Она свирепела, глаза становились совершенно белыми от ярости, губы начинали дрожать.
— Странно, — промолвила я. — Я же ей не причинила никакого вреда. Скорее, если уж на то пошло, то она мне, но уж никак не я ей…