Мысленно снова представил себе деревянный коттедж на заводском дворе, плакат над входными дверьми, белые буквы по красному: «Добро пожаловать».
Само собой, большое это дело организовать такую вот здравницу для рабочих, чтобы тут же из цеха прямехонько шли туда и снова оттуда же направлялись на смену. Но как написать об этом толково, не сусально, простыми, обычными, человеческими словами? Да, рабочие лечатся, отдыхают, за ними ухаживают, их кормят диетическими блюдами, они, безусловно, поправят свое здоровье в этом самом профилактории. Все так. Но как же написать обо всем этом?
Чтобы не было ни малейшего намека на сусальную сиропность, как выражался главный редактор. Так и предупреждал на летучках и совещаниях:
— Не забывайте ни на минуту! Никакой сусальной сиропности, ни единого вздоха умиления, и чтобы без всех этих улыбок на лицах тружеников, радостных лукавинок в глазах, смешинок во взгляде, сердечной признательности, которую не выразить словами, и тому подобной дребедени…
Полукаров сидел, откинувшись на стуле, рука его машинально рисовала чей-то профиль. Он вгляделся, так и есть, Вероники. Ну, конечно же, она, ее сразу узнать можно…
Он громко произнес вслух:
— Так нельзя! Нельзя так любить, это просто-напросто вредно…
Решительно отодвинул машинку в сторону, встал, сдернул свое пальто с вешалки.
Захотелось сейчас, сию минуту увидеть ее. Хотя бы на минуту, всего лишь на одну минуту…
Так бывало уже не раз: где-нибудь в командировке, а еще раньше, на фронте, невероятно далеко от нее, вдруг его охватывало страстное желание — немедленно увидеться с Вероникой.
На фронте так или иначе он умел справиться с этим своим желанием, да и что можно было поделать? Но в командировках, уже теперь, когда желание услышать хотя бы ее голос вдруг охватывало его, он бежал на почту, заказывал срочный разговор с Москвой и ожидал жадно, с бьющимся сердцем.
Бывало, телефон молчал или кто-то из соседей коротко отвечал: «Нет дома…»
И он сходил с ума: где она? В театре ли? А может быть, вовсе не в театре, может быть, где-то, с кем-то…
Ревнивые подозрения сжигали его, однажды он не выдержал, бросил все, взял билет, сел в поезд и рванул обратно, домой. И, только увидев Веронику, заспанную, розовую, теплую со сна, он ощутил такую невероятную радость, что схватил ее, прижал к себе и, лишившись слов, долго стоял, прижавшись к ней, не говоря ни слова, чувствуя, как оглушительно, сильно и часто бьется сердце…
Первым, кто ему встретился в театре, был Гриб.
— Дорогуша, — запел он, тиская Полукарова в объятиях. — Солнышко мое ненаглядное…
Заплывшие глаза его с любовью и нежностью, казалось бы самыми что ни на есть искренними, глядели на Полукарова.
«Вот ведь знаю, что врет, что он меня решительно не выносит, и все равно поддаюсь сладким словам, — подумал Полукаров. — Такова сила лести, или, вернее сказать, моя слабость, с которой никак не могу справиться…»
— Ты к своей? — спросил Гриб, выпустив наконец Полукарова из объятий. — Да? Угадал?
— Угадал, — ответил Полукаров.
— Ну, иди, иди, солнышко, не буду тебя держать, — продолжал Гриб. — Она небось ждет тебя не дождется…
— Она и не знает, что я приду, — возразил Полукаров.
— Тем более будет сюрпризик для нее, — сказал Гриб, улыбнулся, блестя белыми острыми зубами. — Она, наверное, дни и ночи готовится к генеральной, — продолжал Гриб, улыбка его окончательно расширилась, как бы залила все лицо. — Моя жена тоже считает, генеральная нынче определит многое…
— Вот как, — рассеянно проговорил Полукаров и, кивнув Грибу, быстро побежал по лестнице наверх.
Добежав до следующего пролета, он обернулся, встретился взглядом с глазами Гриба. Гриб стоял все там же, где он оставил его, на лице уже не было и тени улыбки, только узкие, длинные губы дрогнули, как бы стремясь удержать некстати вырвавшееся слово. Глаза Гриба глядели холодно, настороженно. Встретив взгляд Полукарова, он вдруг снова широко, улыбнулся, даже поднял руку, как бы приветствуя Полукарова, даже крикнул что-то, чего Полукаров так и не сумел разобрать…
Позднее Полукаров не раз спрашивал себя, почему он обернулся.
Казалось, кто-то неведомый, невидимый приказал коротко: «Обернись!» И он не решился ослушаться.
Полукаров быстро шел по коридору, знакомая гримерша, встретившись, приветливо помахала ему рукой.
— Рада за вас, — сказала. — Наконец-то дождались! Говорят, через несколько дней генеральная, а за нею уже и премьера, надеемся…