Сергей отвернулся от нее, еще раз глянул на женщин за столом:
— Чего это они собрались? Чье-то рождение отмечают, что ли?
Мама грустно махнула ладонью:
— Какое там рожденье! Просто день такой выпал, решили они все вместе собраться.
— Почему?
— Это те собрались, кто похоронку получил, — пояснила мама, — или у кого кто-то пропал без вести.
Прижалась к лицу Сергея горячей щекой:
— Бог меня миловал, кажется, одну только меня со всего нашего, двора.
Сергею вспомнилось, когда-то тетя Паша сказала:
— Круты горки, да забывчивы…
Он тогда пристал к тете Паше, что это за слово такое, «горки», она сказала:
— Понимай как хочешь, или горы да пригорки или горе непросыхающее…
Так и запомнил с той поры.
«Но ведь горе тоже проходит, — подумал Сергей, все еще стоя рядом с мамой. — Круты горки, да забывчивы…»
Все же и спустя несколько дней, сколько ни старался, так и не сумел сказать правду.
Как оно часто бывает, на помощь пришел случай. И маме довелось узнать обо всем, но не от него.
В тот вечер он вернулся домой поздно, был в гостях у фронтового своего друга Миши Ширяева. Миша собирался жениться и потому устроил мальчишник для товарищей, сидели допоздна, пели, вспоминали о недавнем прошлом. Почти все — фронтовики, у каждого было что вспомнить.
Сергей открыл своим ключом дверь, осторожно, чтобы не разбудить маму, прошел в комнату, увидел, над столом горит лампа, мама сидит за столом, молча, опершись щекой о ладонь, глядит на него.
— Что это ты не спишь? — спросил Сергей и осекся. Она ничего не ответила, только повела на него глазами, и вдруг он все понял.
Однако не произнес ни слова, и она тоже молчала, потом сказала:
— Вот как все получилось… — Тихо покачала головой: — Что же ты, сын, почему не сказал мне?
— Не мог, — признался он. — Каждый день собирался сказать и все никак не мог.
Мамины глаза, сухие, без слезинки, смотрели на него с неподдельным укором, на миг ему стало совестно, он отвел взгляд в сторону.
— Не бойся, — голос ее звучал тихо, почти неслышно. — Я выдержу, не бойся…
Все объяснилось просто: фронтовой товарищ отца, тот, с кем он подружился в медсанбате, был ранен, долго пролежал в другом госпитале, в далеком тылу, и только недавно узнал о том, что Алексея уже нет. Тогда он решил написать письмо его жене.
Сергей молча сел рядом с мамой, голова к голове, плечо к плечу, так они, не говоря друг с другом ни слова, просидели рядышком вплоть до самого рассвета…
Все это, уже ставшее далеким прошлым, вспоминалось порой Сергею Алексеевичу. Вспоминалось нечасто, но уж обязательно девятого мая, когда, что бы ни случилось, непременно шел на встречу со старыми фронтовыми товарищами сперва к Большому театру, позднее в парк имени Горького, или же тогда, когда навещал мамину могилу на Ваганьковском.
Обычно на могилу приезжал вместе с женой Ириной Леонидовной, приносил маме цветы, которые она любила, — если летом, то васильки и ромашки, зимой — несколько еловых веток, садился на скамеечку, врытую в землю возле самой могильной ограды, а Ирина Леонидовна в это время выдергивала сорняки, или поливала землю из лейки, которую приносила из дому, или сажала, если была ранняя весна, по краям могилы голубую петунью и пестренькие анютины глазки. Потом садилась на скамеечку, рядом с Сергеем Алексеевичем, терпеливо дожидаясь, пока он не встанет и не скажет:
— А теперь — пойдем дамой. Повидался с мамой — и до следующего раза.
— До следующего раза, — повторяла вслед за ним Ирина Леонидовна.
Ей не пришлось знать маму: она появилась в доме тогда, когда мамы уже не было. Сергей заболел, и тетя Паша вызвала участкового врача. Участковый врач сломал ногу, явился дежурный, это и была Ирина, тогда худенькая, не очень красивая, светлые волосы в перманенте, слегка подмазанные глаза. Спросила торопливо:
— Это что, ваш сын?
— Почти что, — ответила тетя Паша.
Ирина по-прежнему торопливо вынула фонендоскоп, приложила к груди Сергея. Бледное остроскулое лицо ее мгновенно помрачнело.
У него оказалось воспаление легких.
— Кем он работает? — спросила Ирина.
Сергей с трудом открыл глаза.
— В одном научно-исследовательском институте, — ответил, чуть задыхаясь, — техническим переводчиком.
— Вы сильно простужены, — сказала Ирина.
— Неужели нет? — вмещалась тетя Паша. — С утра как уйдет на работу, так его нет дома цельный день, а пальтишко из шинелки перешитое, худое, можно сказать, ветром подбитое, мудрено ль не простудиться? Вот его и просквозило за милую душу!