Ребятам его речь в целом понравилась, но как юмористическая. «Духовенство», нарушив кладбищенскую тишину, громко «заржало», не сочувствуя Васиному горю. А вот Гузий опять потерял дар членораздельной речи. Он, соревнуясь с Теркиным в покраснении лица, замахал руками и стал объяснять свое понимание проблемы.
Эмоции явно вредили — начальник копачей «захлебывался» от гнева. Впрочем, можно было расслышать, кроме традиционного «понятно», слова, обозначающие половые органы и их действия. Причем действия названных органов он направлял и в сторону Васиной родни, и в сторону программы государственного экзамена. Самого Василия Теркина он посылал в направлении, соответствующем возникшей эротической ситуации.
Вняв директиве местного начальства, Вася, резко прекратил разговор и, не скрывая обиду, пошел к выходу с кладбища… Нас осталось пятеро.
Вооружившись лопатами и киркой, группа двинулась к месту предполагаемого захоронения. Начальник копачей уверенно довел нас до цели. Место оказалось действительно хорошим — под старым деревом, в отдалении от могильных оградок.
Взяв у меня лопату, «не наш Гузий» наметил очертание будущей ямы.
Стали копать, поочередно меняя друг друга. Ребята-духовики были опытными — армия не прошла даром. Гузий их одобрил, а моя работа ему явно не понравилась:
— Так лопату старухи держат, когда огород копают, — понятно? Надо стоять прямо, массой давить, — понятно? И жопу не отставляй, не оставляй жопу, говорю, не баба ведь, — понятно?!
— Спасибо, — отвечаю, — сегодня я много нового почерпнул для себя.
Мои слова опять вернули Гузия в хорошее состояние духа:
— Копайте, ребята, яму поглубже, — он оценивающе измерил меня взглядом и заключил, — чтобы глубина была его роста. Если наткнетесь вдруг на гроб или кости увидите — не трогайте, меня дождитесь. Я скоро приду, — понятно? — Пожелав нам успеха, Гузий удалился.
Духовики работали лихо. Я, памятуя о возможной встрече с гробом или костями, копал осторожно, погружая лопату в землю лишь «на полштыка».
Вскоре яма была подготовлена. Ребята, вспомнив рекомендацию Гузия, «случайно» подтолкнули меня в яму и проверили глубину подготовленной могилы.
— Порядок, тебя не видно, — подвел итог трубач-Толик, похохатывая.
Я попытался выбраться, но не смог. Ребята помогли. Тут подошел Гузий и высоко оценил результаты нашего труда. Самого крепкого из нас трубача-Толика отвел в сторону и предложил, в случае денежных затруднений, подработку в его бригаде копачей. Толик заинтересовано поблагодарил. Затем Гузий попрощался, пожав руку каждому. Мне как старшему дал установку на завтрашний день:
— Обойдемся без вас. Закапывать придут ребята-профессионалы, — понятно? Но им нужно принести две бутылки водки и восемь пирожков: четыре с ливером на закусь, и четыре сладких поминальных. Так принято, — понятно?
Мы сдали инвентарь. Ребята поехали по своим делам, а я — на отчет к «нашему Гузию», к Александру Николаевичу.
А консерватории, как обычно, «стояла суета».
Справляюсь в диспетчерской: «Где Гузий?». Говорят: «Сидит в профкоме и занимается организацией похорон». Поднимаюсь и, предварительно постучав, вхожу в небольшой кабинет профсоюзной организации.
Заместитель флейтиста восседает за столом и что-то пишет. Увидев меня, поднимает глаза над очками, узнает: «Присаживайтесь, — говорит, — Отчитайтесь».
Подмечаю про себя: «А «наш-то Гузий», в отличие от кладбищенского, немногословен, но столь же деловит».
Стараясь, «соответствовать уровню» собеседника, докладываю, благоразумно упуская самые интересные подробности, утаив, в том числе, «историю Теркина». Завершив повествование, вспоминаю про водку и пирожки: «Что будем делать?».
Александр Николаевич слушал меня доброжелательно, как студента, толково отвечающего на экзамене.
— Я рад, что мы в Вас не ошиблись, доверив столь ответственное дело, — начал он, улыбаясь, — что касается угощения сотрудникам кладбища, то практическую часть решения этого вопроса поручаю Вам. Вижу, что Вам удалось наладить доверительные отношения с коллективом. Сделайте все, о чем Вас просили. А с деньгами мы вопрос решим, ибо профсоюз выделил средства.
«Наш Гузий» встал, открыл сейф, достал какие-то бумаги и профсоюзные деньги, которые хранились почему-то в целлофановом пакетике: бумажки и мелочь. Александр Николаевич, укоризненно покачивая головой, аккуратно сложил в стопочку бумажные деньги (их оказалось немного), затем в тетрадочке — «в столбик» — подсчитал предполагаемые расходы и выдал мне под роспись восемь рублей: зелененькие пятерку и троячок.