— И никогда не надо было нам сильнее и мужественнее готовиться к этой борьбе, как сегодня! — закончил его мысль Киссовен.
Терехов с видимым удовольствием и интересом следил за речью Соколова.
— Борьба стала неравной. Как некогда, тридцать-сорок лет тому назад, капитал имел огромный перевес над пролетариатом, такой же, если еще не больший, перевес мы имеем сейчас над капиталом. У нас есть могущественный союзник — пролетариат Америки, который, быть может, в самый последний момент помешает Моргану осуществить план генерального штаба.
— На это, пожалуй, трудно рассчитывать. Слишком сильны организованность и заинтересованность аппарата, управляющего отдельными винтиками его треста, — вставил задумчиво Киссовен. — Нам пока необходимо полагаться только на свои собственные силы…
Никто не возражал. Соколов и Терехов снова напряженно слушали и следили за экраном.
Генералы стояли все в той же кисло-почтительной позе, в которую поверг их голос Моргана. По-видимому, они ждали дальнейших распоряжений.
И действительно, в двери, через которую только что исчез повелитель, появился его третий секретарь — заведующий личной кассой Моргана.
— По распоряжению мистера Моргана, все присутствующие здесь на совещании имеют получить в Федеральном банке десять тысяч долларов за каждую проведенную здесь, в «Сансуси», неделю. Уплата за первую неделю будет произведена завтра, в десять часов утра, — чеканил секретарь, обращаясь к собранию.
В ответ послышался радостный, довольный гул голосов.
Как видно, никто из почтенных генералов не рассчитывал получить такой крупный куш за никуда не годный план захвата Памира.
— Задабривает. Но вряд ли это поможет ему, — заметил Соколов в заключение и вместе с Киссовеном отправился на концессию.
Терехов же, по обыкновению, пошел в оперативную часть Реввоенсовета.
У экрана остался лишь дежурный слушатель Академии генерального штаба РККА.
XIV
РАЗРЫВ
Киссовен нехотя принял участие в судьбе Эди. К выступлению ее на митинге он относился, как внимательный наблюдатель, и только. Ему казалось, что Эди действует под влиянием минуты. Кроме того, он учитывал отсутствие Мак-Кертика и то обстоятельство, что Эди в последние две недели, — во всяком случае, со времени возвращения из Москвы, — постоянно была вместе с Клавой Соколовой. Поэтому переезд Эди на квартиру к Соколовым означал для него лишь внешнее выражение дружбы, обычной дружбы между двумя девушками.
Более глубокого смысла в этом переезде он не видел и потому был крайне удивлен, когда Эди после митинга обратилась к нему с просьбой обеспечить ее работой.
— Правда, я формально еще не гражданка Евразии. Но я думаю, что буду ею в ближайшие дни. Хотя, собственно, я и внешне порвала с моей родиной, и как будто нет препятствий к удовлетворению моей просьбы — быть полезным членом в семье трудящихся.
Против такой формулировки трудно было возражать. Это чувствовал и Киссовен.
Соколов был доволен. Он считал естественным, что Эди будет на следующий же день работать наравне с прочими жителями Адагаде.
— Браво, Эди! Сразу видна заводская закалка. Кто несколько лет пробыл на заводе Моргана, тот не может иначе говорить. Я предложу вам работу на центральной электрической станции. Там как раз нужен человек в отделении трансформаторов.
Киссовен оставался верным себе. Он не увлекался. Услышав предложение Соколова, он осведомился о познаниях Эди.
Оказалось, что она хорошо говорит на трех языках, но не имеет никаких специальных технических навыков. На заводе она была простой накладчицей и в течение четырех лет работала, стоя у одного и того же станка. Поэтому решили, что лучше всего будет ее использовать в управленческом аппарате.
На следующий день Эди уже работала в отделе учета и статистики горной конторы теллитовых рудников.
У нее оставалось много свободного времени, и она решила воспользоваться досугом для пополнения своих скудных знаний в области естественных наук. Большую роль сыграло, конечно, то, что Клава все время уговаривала ее вместе взяться за изучение химии.