После Киссовена говорили еще многие.
Неожиданно на трибуне появилась Эди. Она заметно волновалась.
Присутствовавшие на митинге рабочие всколыхнулись.
Первые слова Эди, начавшей свою речь без обычного «товарищи», были встречены тяжелой тишиной.
Она без всякого предисловия рассказала митингу, как живут рабочие в Америке. Не забыла она и о школах, о заводских распределителях, о полицейских отрядах.
Когда она перешла к рассказу о пережитых ею самой забастовке и разгроме распределителя в Вашингтоне, собрание насторожилось и сосредоточилось. Иногда слышались одобрительные возгласы.
Рабочие поняли перемену, произошедшую с Эди. Они поняли, что человек, видевший порабощение трудящихся в Америке и торжество их в Евразии, не мог иначе говорить.
Заключительные фразы Эди, просившей принять ее в первые ряды борцов против Америки, против угнетения и эксплуатации, послужили сигналом к новому взрыву одобрения.
— Считать Эди Мак-Кертик полноправным членом коллектива! — гласила резолюция собрания.
После митинга Эди решила не возвращаться в дом отца и поселилась у Клавы.
Профессор Мак-Кертик и Дунбей в этот день еще утром выехали в Америку. Они должны были принять участие в последнем, решающем, совещании в «Сансуси».
5 августа Мак-Кертик и Дунбей, в сопровождении Ху, вернулись в Адагаде.
Эди с нетерпением ожидала приезда отца. Она знала, что он выезжал к Моргану. Отец и Дунбей, по ее мнению, должны будут рассказать ей, что происходит в «Сансуси».
Прибывший на авиетке Мак-Кертик уже знал о выступлении Эди. О митинге в Адагаде сообщил ему по радио его второй помощник, оставшийся на предприятии — инженер Кингуэль.
XII
СОКОЛОВ ЗА РАБОТОЙ
— Ты опять возишься со своими стекляшками?
Киссовен укоризненно качал головой. Он застал Соколова дома снова за рабочим столом.
— Хороши стекляшки! — буркнул в ответ Соколов. — Разве ты не знаешь, что я по призванию астроном?
Киссовен знал, что на Соколова еще в вузе большое впечатление произвели труды Фламмариона. Соколова привлекало движение звезд. Сколько раз убеждал он Киссовена, что только окончательное изучение законов их движения даст человечеству возможность построить жизнь на земле вне зависимости от всяких случайностей.
— «Случайности», «случайности»! — передразнивал его Киссовен. — Это несерьезное занятие для нашего брата — бояться «случайностей».
— Погоди! — возражал обычно Соколов. — Разве совершенно новая комета или какая-нибудь «неподвижная», по- вашему, звезда, это для вас не случайности? Или это тоже не для нашего брата? Ха-ха! Вот эти новенькие кометы и звезды я и считаю «случайностями». Их надо серьезно изучить. А ты — несерьезное занятие!
Соколов искренне возмущался. Он посвятил себя астрономии и окончил механический факультет ленинградского втуза именно с той целью, чтобы иметь возможность лучше изучить искусство изготовления телескопов.
Ему предстояла блестящая будущность в области оптики. Терехов неоднократно подчеркивал, что без помощи Соколова ему вряд ли удалось бы закончить свои работы по фонокинематографии.
Работу в «концессии на крыше мира» Соколов рассматривал первоначально тоже, как средство для продолжения своих изысканий.
Покрытые вечными снегами высоты Памира, гордо подымающиеся на шесть тысяч пятьсот метров над уровнем моря, манили его как природой созданные, естественные обсерватории. К тому же климат «крыши мира», отличающийся чрезвычайной сухостью и чистотой воздуха, сулил также успех при проведении различных наблюдений.
Сооруженная им в Адагаде обсерватория помогла ему сделать ряд существенных открытий.
Он, как и все современники-астрономы, не был удовлетворен относительно слабой светосилой и малой увеличительной способностью своих рефлекторов. Поэтому он неустанно, каждую свободную минуту, использовал для продолжения своих, еще в Ленинграде начатых, работ по изобретению более сильного объектива.
— Пойми, — говорил он Киссовену, — нам нужны хорошие, крупные телескопы. А производство кертикита оказывает мне в этом отношении неоценимые услуги. Ты хорошо знаешь, что я оборудовал эту мастерскую для производства оптических стекол. Теперь сырым материалом мне будет служить не стекло, а кертикит.
Опыты Соколова были чрезвычайно интересны.
Изготовленные в шлифовальной мастерской Соколова объективы из кертикита по своей чистоте даже превосходили обычные стеклянные.
После ряда неудачных опытов по увеличению размера объектива, Соколов решил прибегнуть к новому способу.
— Этот принцип, — объяснял он Киссовену, — указан еще в 1911 г. Мейерлингом, самым знаменитым оптиком, работавшим в то время на предприятиях Цейсса в прежней Германии. Мейерлинг работал в области производства двояковыпуклых стекол. Он брал сначала два совершенно одинаковых выгнуто-выпуклых стекла. При скреплении этих двух линз получаемая между ними полость заполнялась эфирным маслом. При удачном подборе половинок и эфирного масла мейерлинговские объективы были безупречны; и по светосиле, и по чистоте, и по величине поля зрения они превосходили одинаковые с ними по размеру объективы, изготовленные из сплошной стеклянной массы. Смотри: я повторил опыты Мейерлинга.
Киссовен молчал.
Действительно, кертикит, будучи гораздо тверже и, одновременно, эластичнее стекла, был прекрасным сырьем.
В начале опытов Соколов пользовался гвоздичным маслом. Но чистота и плотность масла оставляли желать много лучшего.
Соколов не унывал. Изучая характерные свойства различных эфирных масел, он наткнулся на памтуин.
В аптеке концессии, куда он обратился, памтуина не оказалось.
Это было вполне понятно, ибо, как ему сказал заведующий аптекой, памтуин уже больше восьми лет не применялся в медицине.
Для Соколова это, конечно, не было препятствием.