Павел Леонидович Далецкий
Концессия
Было бы величайшей ошибкой думать, что концессии означают мир.
Ничего подобного!
Концессия — это не мир с капиталом, а война в новой плоскости.
Часть первая
ДВА КОРАБЛЯ
На заре к Владивостокскому порту приближались два парохода.
Они шли из просторов, покрытые брызгами, пеной и блестящими кристаллами соли по верхней кромке бортов. Материк, невидимый за пеленой утреннего тумана, был совсем близок.
Первый, «Трансбалт», шел из Черного моря с грузом соли для камчатских рыбалок, штормовал в Индийском океане и, потрепанный, но победивший, подходил к Владивостоку. В Шанхае он взял уголь и пассажиров — китайцев: в третий класс — восемьдесят, в первый — одного, одетого по-европейски.
Туман с вечера стоял неподвижной стеной. Палубы, переходы, мостики — все было мокрое, скользкое. Пассажирам, привыкшим к бою машин, казалось, что судно неподвижно.
Перед зарей потянул ветер. Сначала легкий, незаметный, он даже не казался ветром, а дыханием какого-то скрывающегося в тумане исполинского существа. Но уже через четверть часа ветер стал настоящим ветром, хозяином неба и моря. Он ворвался в туман, разодрал его на-двое, сверху до низу. И все увидели несравненную голубизну утреннего неба и такую же несравненную голубизну воды. Разодрав туман, ветер погнал его на запад. Он сбивал его в плотные клубы, превращал в облака. Спустя час, розовые облака мчались над кораблем, и вокруг стало широко, привольно и хорошо.
Китайский пассажир первого класса, гражданин Китайской республики Лин Дун-фын, высокий и худощавый, вышел на палубу, поднял воротник пальто, сунул руки в карманы и сел на диван встречать утро. Он ехал во Владивосток не впервые. Но тогда Владивосток был в России, а теперь в СССР.
Последняя полоса тумана исчезла на востоке, и Лин Дун-фын увидел над горизонтом ослепительную булавочную головку, через минуту она стала шаром, море из алого превратилось в золотое и вдруг засверкало, как павлиний хвост.
В этот момент рулевой рассмотрел вершину горы Русских на острове Русском. Пассажиры третьего класса торопливо принялись за сборы.
Со второго парохода были видны те же картины неба, моря и тумана. «Хозан-мару» шел из Японии, из Цуруги. На вахте стоял капитан, по палубам сновали невысокие, плотные матросы в коротких штанах, в матросках с рукавами по локоть.
Капитан не покидал мостика: эта часть моря — неверное, опасное место, даже русские разбиваются у скалистых берегов. Нужно быть очень осторожным в этом Умиха-каба — кладбище-море, а на этот раз особенно, потому что у «Хозан-мару» ответственный рейс: первый класс занят японскими рыбопромышленниками, спешащими на торги, при чем в их числе — сам господин депутат парламента Самаки.
Нужно быть особенно бдительным в проклятом тумане у советских берегов.
В Цуруге «Хозан-мару» получил и двух советских пассажиров. Они прибыли из Охотского моря на японской рыболовной шхуне — единственные свидетели катастрофы.
В Охотском море, около южного побережья Камчатки, сгорел советский пароход «Север», груженный снаряжением для рыбалок Акционерного камчатского общества и небольшой ранней партией сезонных рабочих.
Пятнадцатого апреля над материком и островами пронеслись радиоволны:
«„Север”. Пожар. Справиться не можем».
Во владивостокской газете «Красное знамя» телеграмма была помещена лаконично. Что утешительного можно было добавить об этой трагедии в пустынном океане? В Японии телеграмму напечатали с комментариями. Комментаторы прозрачно намекали на советскую неумелость, глупость и делали вывод, что от пожаров гибнут не только корабли.
В конторе самой большой рыбопромышленной фирмы «Мицу-коси», владеющей на Камчатке десятками заводов, телеграмму читали с явным удовольствием. Глава фирмы уединился в кабинете, вынул карту Камчатки, снабженную многими таблицами, и аккуратно зачеркнул квадратик в одной из таблиц.
Когда в Цуругу явились два человека с «Севера», японцы встретили их заботливо и немедленно сообщили во Владивосток имена: Вера Гомонова и Андрей Панкратов.
«Хозан-мару» приближался к порту, а море у советских берегов, вопреки мрачным подозрениям капитана, раскрывалось все приветливее. Сзади, в безграничной лазури, маячило синее пятно острова Аскольда, знаменитого питомником пятнистых оленей. Впереди, по пологим сопкам Русского острова, взбирались последние клочья тумана. Причудливые скалы укрывали темные тихие бухты. Сверкающие зеленью полуострова, точно дозорные, далеко уходили в море.