— Нужно иметь в виду, — вздохнул он, — что наши распри роняют нас не только перед державами, но они разлагают наш народ. Мы спорим, а идеи, как цветочная пыль... Над нашими рощами и полями несется большевистская пыль. Она попадает в самую глушь. Я имею дело с наймом рабочих на рыбалки, ко мне приходят крестьяне отдаленных провинций и знаете, о чем просят? Послать их на советские рыбалки! А по сведениям статистики, за последние три месяца в Японии разошлось шестьдесят тысяч экземпляров сочинений Маркса.
— Завтра я буду иметь честь предложить следующее, — торжественно сказал Яманаси. — Наша ассоциация публикует во всех газетах декларацию. Пункт первый объясняет причину наших разногласий. Пункт второй объявляет свободную ловлю на тех японских участках, которые были заторгованы большевиками в феврале. Только на этих восемнадцати! — он поднял палец, смотря на Хосою. — Пункт третий объявляет свободную ловлю на семидесяти восьми участках, которые попали в ловкие лапы «Уда». Только на этих семидесяти восьми, Хосоя-сан! Пункт четвертый содержит обращение к правительству с просьбой защитить национальную политику «Рорё».
Канай посмотрел на него восторженно и закурил новую папиросу.
— Что значит объявить свободную ловлю? — спросил Морио. — Раскройте эту формулу, Яманаси-сан.
Яманаси-сан кивнул головой и осмотрел компаньонов. На всех лицах он увидел огонек вопроса, один Хосоя презрительно хмурился, и Яманаси понял, что наступил решительный момент и что они с Хосоей понимают друг друга. Он уже откашлялся, но Хосоя опередил его:
— Мы снаряжаем туда пароходы, — ответил за него этот догадливый мальчик, нагибаясь к Морио, — и вооружаем пароходы не только неводами, но и... пулеметами.
Канай зажмурил глаза и чуть не поперхнулся: он неосторожно проглотил почти целое облако дыма.
Неофициальное собрание основных пайщиков ассоциации несколько минут обдумывало слова Хосои, подтвержденные молчанием руководителя.
Канай тихонько засмеялся.
— Мир хорош, когда в нем живут герои, говорит старая пословица.
— Что, хорошо? — спросил Хосоя. — Что, хорошо придумано? Сильно, смело, по-японски?
— Что будет делать «Уда»? — заговорил Яманаси, едва сдерживая улыбку. — Я не думаю, чтобы она тоже послала пулеметы. На это ее нехватит. На подлость — да, а на это — нет. Что будут делать большевики? Во всяком случае, они не захотят международных осложнений.
Беседа продолжалась еще около часа. Солнце раскаляло Японию. Пот катился по лицам беседующих, но они его не замечали, как не замечали и окружающего мира.
ЧЕРТИ
Из дальнего угла рыбалки, за ящиками консервов, хорошо видны горные хребты. Там, наверное, тепло. Там — ягоды, лес, звери, люди, дикие ущелья — все то, что вдохновляет человека и помогает ему думать и находить себя самого.
Сидя в щели между ящиками, Юмено видел женское общежитие, куда вход воспрещался, тесный дворик и работниц.
Вечерами под большим котлом раскладывается костер, и работницы лезут в котел, чтобы смыть рыбью кровь и собственный пот. В нерабочие дни они стирают кимоно и подолгу сидят без одежды, ожидая, пока платье высохнет: у большинства нет смены.
Иногда Юмено принимался мечтать. На первых порах ветер мечты едва ощущался, но уже через десять минут Юмено широко распускал цветочные паруса фантазии. Рыбак не боялся этого путешествия. Он всегда возвращался освеженным. Молодости не избежать дум о подруге.
В одну из таких минут он услышал хруст шагов и вопрос:
— Ты что здесь делаешь? — спрашивал Бункицы. — Думаешь?
Юмено кивнул головой.
Бункицы присел на край ящика и закурил трубку.
— У меня есть для тебя рассказ. Вчера вечером я возил еду синдо и чуть не утонул. На самом опасном месте выбило у меня весло. Я ударом ноги сорвал скамью и вот, как видишь, уцелел и сижу с тобой. Но не в этом дело! Я говорил с десятью синдо. Из десяти только один понимает нас. Остальные не нуждаются в профсоюзе, они имеют свое искусство.
Бункицы замолчал, смотря на песок, крохотными волнами омывающий ящики, и докуривал трубку.
Он объехал десять неводов. Всякое знание достойно уважения, поэтому синдо пользуются уважением. Знание дает уверенность, поэтому синдо держат себя покойно и серьезно. Работа налагает отпечаток, поэтому синдо молчаливы, а когда говорят, немногословны.