Посевин вернулся вечером.
Влез на скалу и растянулся на ней.
Борейчук искоса посмотрел на него и присел на кучу камней. Руки его дрожали.
— Пришли на место, — заговорил он, — а он, видите ли, места не находит. Сто раз, говорит, находил, а на этот раз не нахожу. Можно ли в это поверить?
Посевин молчал.
Дрожащими руками Борейчук достал папиросу. Закурил и спросил:
— Не нашел, что ли?
— Не нашел.
— Так что это?
— Ничего не понимаю. Обознаться я не мог.
— Так ты облазь все кругом.
— Все облазил.
Лицо Борейчука отобразило полную растерянность. Он сидел согнувшись, глотая дым и кашляя.
— Шли, шли, все бросили! Посевин, а надежда у тебя у самого есть? Думаешь, найдешь или не найдешь?
— Говорю, ничего не понимаю.
Опять шипел примус, варилась в котелке соленая кета, пили чай с сухарями, улеглись спать. Зейд эту ночь спала. И на этот раз не было ни звезд, ни луны; моросил мелкий пронзительный дождь.
Под утро плохо натянутая палатка стала промокать. Борейчук лежал и не разжигал примуса. Посевин скрылся в тумане.
Зейд вышла из палатки. Туман покрывал вершины пиков. Мутный поток катился под самой скалой. Мир был неуютен, непригоден для жизни.
— Ушел? — спросил из палатки Борейчук.
— Ушел.
Дождь не переставал целый день. Поток под скалой грохотал и ворочал камни.
— Я ничего не понимаю, — показалась из палатки голова Борейчука. — За нос не водит, по лицу видно. Несчастье! Ума не приложу! А вы спокойны, удивляюсь!
— А что же делать?
— Не знаю, не знаю... Но вы спокойны! Как можно быть спокойной? Вы теряете жизнь, разве вы не понимаете?
«Я не понимаю», — хотела сказать Зейд, но во-время спохватилась.
Они потуже натянули палатку, заползли в нее, закутались в одеяла и лежали, прислушиваясь к шуму потока и к неясным шумам, которые порождал в горах дождь.
Посевин вполз в палатку мокрый, грязный, почти голый. Вполз и затих. Борейчук сказал:
— Вот несчастье, прости господи... связались!
Следующие несколько дней не принесли нового. Лил дождь, воздух был холодный, мозглый. Палатка безнадежно намокла и протекала. Борейчук ходил искать пещерку или хотя бы скалистый навес, но в этих горах, где природа как бы выворачивала себя наизнанку, все торчало, выпирало, лезло наружу. Никакой пещеры Борейчук не нашел, едва не заблудился и вернулся в мрачнейшем состоянии. После этого путешествия в нем совершился перелом и, когда к ночи вернулся Посевин, он встретил его руганью.
— Куда это ты нас завел? — кричал он. — Кто тебе поверит? Что ты нас морочишь? Открывай подноготную, дрянь. Здесь нет никаких пещер.
За эти дни лицо Посевина почернело и приняло скелетообразный вид. Он лежал на одеяле, смотрел в стенку палатки и кашлял.
— Продукты на исходе! — кричал Борейчук. — Надо бросать это место и охотиться. Через три дня нам нечего будет жрать!
— Я охотиться не буду, — сказал Посевин. — Мне все равно.
— То есть, как это тебе все равно? Ты, дрянь, отвечаешь за нас. Поверили человеку, пошли за ним, помочь ему. А он, дрянь, устроил сумасшедший дом. Надо спуститься ниже, ты должен убить медведя. На Камчатке все бьют медведей и ты должен убить.
— Сам убей.
— Я близорук, — взвизгнул Борейчук. — Я, наконец, бухгалтер!
На следующее утро Посевин, уходя в свое блуждание, хотел взять, как обычно, кусок рыбы, но Борейчук воспротивился.
Произошла драка. Несмотря на свое истощение, в диком неистовстве от неудач, Посевин ловким ударом сбросил Борейчука со скалы, схватил рыбу и исчез.
Борейчук не сразу поднялся, а поднявшись, не мог взобраться на скалу.
Сидел на круглом камне у потока, опустив плечи, и пытался вытащить из кармана табак.
— Помогите мне достать табак!
Зейд помогла.
— Золота он от нас не прячет: разыгрывать такую комедию человек не может. Все дело в том, что мы поднялись не по тому ущелью, по которому следовало бы. А он сразу от страха с ума сошел. И уже ни на что не способен: ничего не может сообразить... Надо спуститься, хотя бы до места, где кончаются все эти лавы. Спокойно все вспомнить и поискать правильной дороги. Я в этом убежден.
— Но он не хочет об этом слышать!
— Обстоятельства заставят — услышит.
— А вам не хочется все бросить и отправиться назад на рыбалку?
— Боже упаси! — закричал Борейчук. — Быть около сокровища и не найти в себе силы вспомнить, куда его засунул? Да разве когда-нибудь в жизни простишь себе такое преступление? Представьте себе, вы вернулись на рыбалку... Вас всю жизнь будет глодать мысль: зачем я ушла? Может быть, надо было поискать всего-навсего один лишний час. Нет, надо искать! Меня вот что пугает. Времени теперь прошло столько, что, конечно, Старый Джон поставил на своей шхуне все паруса. Золота нам теперь не вывезти, нужно маяться целый год. А где мы будем маяться?