Опять были облачные, туманные и дождливые дни. Казалось, никогда не сверкало солнце на снеговых вершинах, никогда не было вокруг цветущих альпийских лугов, жаркого дня, деревни в горах, простокваши на столе.
Часто она думала о Зейд. Какая ждет ее судьба?
Пошла за золотом! Неужели так неистребим этот древний инстинкт?!
Налетел тайфун.
По календарю его не полагалось, это не был обычный осенний тайфун, которого люди ждут, к которому готовятся. Это был тайфун неожиданный и потому бедственный.
Два дня с юга дул горячий ветер. Два дня океан бросался на берег валами невиданной высоты. Два дня угрожал снести бараки и промысла. Два дня рубили, тесали, ставили подпорки, окапывали, валились с ног...
Потом пошел дождь. Мелкий, теплый. Все заволокло туманом.
Тайфун унес много тары, которую держали в местах, казалось, совершенно безопасных.
Береза послал телеграфный запрос в правление АКО и письмо Трояну с просьбой сообщить о положении на бочарном заводе и о перспективах на тару.
Правление ответило короткой утешающей телеграммой, а Троян с попутным пароходом передал обширное письмо. Он рассказывал, как подвезли лес, привлекли к работе тридцать пять женщин, жен рабочих, как для их детей отремонтировали флигель. Да, верно, прорыв был. Одно время работали неспоро... Но теперь работа идет великолепно. Особенно отличается Мостовой. Рекордам его диву даются. Однажды завод чуть не погиб, бандиты пытались его сжечь, очевидно, японцам завод — бельмо на глазу. В конце Троян сообщал о том, что он поступил на бочарный завод счетоводом. Прежний счетовод бросил работу, нового найти не удалось, а Троян только что уволился со своего места, намереваясь заняться писанием книги. Ну, что ж, ничего: опять поработает счетоводом! Директор завода тоже новый. Заядлого металлиста Ергунова освободили наконец от обязанности заботиться о бочках. Но когда он уходил, он расчувствовался и сказал:
— Бочек мне не жалко, дерево — отсталый материал. А вот людей — жалко. Люди у вас из металла.
Директором завода назначен Святой Куст.
Когда Береза читал это письмо Шумилову, прибежал Гончаренко.
— Товарищи! Дождев и Самолин достали водку. Зовут пьянствовать. Я стыдил, стыдил их, не помогает... Попробовал приказать, не слушают: в самом деле, я всего студент-практикант! Безобразие, такая страда, а они водку хлещут. И боюсь, увлекут за собой слабых.
— А что же твой кружок «Долой пьяный быт»? — спросил Береза. — Не надеешься? Значит, плохо работали.
— Слабовольные есть, товарищ Береза. Сил на них положили много. Думали, прошибли их!
— Значит, не прошибли?
— Не дошибли, товарищ Береза, потому что в общем пьянства не было...
— В общем не было, — согласился Шумилов. — Практиканты многое сделали.
За водкой Дождев и Самолин ходили вчера на соседнюю рыбалку и демонстративно, на глазах Шумилова, пронесли ее к себе.
— Подумаес! — кричал Самолин, — на его рыбалке пить нельзя! Дает по стопоцке!
Разожгли примус, поставили кипятить воду для рыбы, затем на виду у всей рыбалки хлебнули из банчка, и Дождев пошел звать рыбаков.
Он двинулся вдоль берега по неводам и кунгасам. Шел развалистым шагом, расстегнув куртку, и говорил:
— Посол я на эти морские рыбалки и — дурак. Целый день зивот в воде. А выпить, как следует, не дают. Подносят по стопоцке! Цто я, младенец? Дерзался, дерзался и визу — конец. Поцините все это барахло церес цас. Идем пить!
Он думал, что за ним повалит толпа. Еще в прошлом году за ним повалила бы толпа. В самом деле, кто же отказывается от угощения?
Но, к его удивлению, за ним пошло всего несколько человек, да и те остановились довольно далеко от палатки. Мялись, пересмеивались и не принимали из рук Самолина кружки.
— Цто не пьете? — спросил Дождев. — Сумилова испугались? Сумилов кто? Произвол! Сказу прямо: на него заловаться нузно. Нет такого декрета. Хамство. Труд тязелый. Спирт нузен. Пейте.
Фролов сказал, усмехаясь:
— Труд нелегкий, что говорить! Да ведь водка не хлеб и не сало!
— Как хотите, — сказал Дождев. — Был умный целовек Посевин, так он сбезал от васих порядков. И другие побегут.
Взял банчок и стал пить. Он стоял, широко расставив ноги, и вместо головы зрители видели поднимающийся локоть, точно человек, приставив кулак к подбородку, валил себя на землю.
— Я на медведя ходил, — сказал Самолин, — а он мне запресцает. Сморцок! Откуда право? Цто за государь-император? Поцему не пить? Поет нам о вреде пьянства, о сокрасцении зизни! А, мозет, я зить много не хоцу? Мозет, я согласен зить неделю, да пить?!