Он дважды обращался в профсоюз с просьбой командировать его в Москву или Ленинград в институт физкультуры.
Ни за что! Сидит во Дворце труда некий самодовольный чинуша Гаркуша и ни за что!
— Поработай, говорит, еще, а там посмотрим...
Графф возмущался Гаркушей и тем, что подобные люди имеют право решать человеческую судьбу. Его сетования охотно выслушивал Греховодов, и поэтому Графф чувствовал к нему расположение.
Илья Данилович поступил на завод недавно и сначала остальным работникам счетной части казался смешным: над столом Греховодов сидел восьмеркой — низко опущенная голова, выгнутая спина и заплетенные за ножки стула ноги. К тому же он был кос, а над плешивеющим лбом поднимался клок волос, напоминающий рог. Он походил на старого грустного чорта, которому сейчас, в виду безработицы по его части, пришлось заняться счетоводством.
Но через неделю к Греховодову привыкли. Он работал аккуратно. Аккуратно присутствовал на заседаниях, включая открытые партсобрания, и выступал горячим защитником всего того, что предлагали партия и профсоюз. Сначала защита Греховодова казалась лишней, но потом к ней тоже привыкли, и счетовода зачислили в профсоюзный актив.
Если Сун Вей-фу удалось подцепить для своего цеха несколько десятков рабочих рук, то Мостовой, бригадир передовой русской бригады, оказался в худшем положении —свободных русских рабочих не имелось. Ему удалось законтрактовать только пару женских рук. Это были руки Веры Гомоновой, не решившейся вторично ехать на Камчатку. Теперь вся в мыле опилок, пропитанная крепким запахом распластанного дерева, она прогоняла бревна через механическую пилу.
Рядом работала Матюшина, широколицая, как орочка, прозванная Медведицей. Необъятная в плечах, в тазу, высеченная ровно, без выемок, она, действительно, вызывала представление о первобытном лесном обитателе. Она схватывала ствол и волочила его одна.
— Ну, ну... цыц! Без подачи! — цыкала Медведица на желавших помочь.
— Да, ты настоящая медведица, — сказала Вера, приглядевшись к ней.
В бригаде Мостового были наиболее опытные рабочие. Уверенные в себе, они без особого напряжения шли впереди. И вдруг первенство взял Сун Вей-фу.
— Разве мы стали работать хуже? — удивлялась Матюшина, переодевшись после работы, но не уходя, потому что сейчас должно было начаться производственное совещание.
— Мы-то, может быть, и не хуже, — заметил руководитель заводских комсомольцев Краснов, — да они-то стали работать лучше.
— Ну, это уж брешешь! — презрительно сказал Графф. — Почему они вдруг стали работать лучше? Что у китайца за работа? Китаец корпит, выжимает. Разве у него есть размах в труде? Рассказывал мне один матрос... Заходит он в Шанхае на китайскую фабрику к своему знакомому. С виду фабрика как фабрика — машины, станки. «А пойдем-ка, — говорит знакомый, — в машинное отделение». Пошли. А в машинном отделении не машина работает, а китайцы колесо динамо вертят... — «Что вы, с ума спятили?» — спрашивает матрос. «Эта фабрика, — поясняет знакомый, — принадлежит религиозному капиталисту. И так как по его религии трудиться — святое дело, то он и заставляет каули за гроши вертеть динамо». Вот и состязайся с китайцами.
Медведица проговорила осуждающе:
— Заврался, Графф. Я что-то не пойму: при чем тут наши пролетарии, если чудит китайский капиталист?
Графф глубоко вздохнул и потянулся. Он ничего не ответил, но ответил весь его насмешливый вид: «Что с тобой спорить, Медведица!».
Насколько он любил физкультуру, настолько же презирал грубую, не тренированную физическую силу. А тут могучая сила заключалась к тому же в женском теле. В этом было даже нечто оскорбительное.
— Товарищ Графф не согласен, — сказала Вера. — Он подражает американцам. Те ни за что не признают тебя человеком, если у тебя другой цвет кожи.
Графф хотел съязвить. Однако ничего не придумал, пожал плечами и сказал только:
— Вот странно, в нашей бригаде знаменитая силачка Матюшина, а бригада в хвосте.
— Да и ты, удалец, в той же бригаде.
— Ну, что я? После вашего поединка с извозчиком цена мне два ноля с запятой.
— Какого поединка с извозчиком? — спросила Вера.
— Понравился, знай, нашим. Полгода прошло, все помнят.
— История цирковая, — сказал Краснов. — Везет Матюшина на извозчике своего пьяненького мужа. Извозчик, едучи по пустырю, надумал: «Мужик пьян, на бабу что смотреть? Обчищу седоков». Слез с козел, вынул из-под облучка молоток, подступил к Матюшиной и говорит: «Кошелек или жизнь!»