— Попробуйте здесь работать, — нахмурился У Чжао-чу, — ГПУ хуже японской полиции. Если японцы знают, что у вас в кармане, то ГПУ знает, что у вас в голове.
Лин Дун-фын презрительно улыбнулся.
— Вы живете здесь, старый друг, тридцать лет и не знаете, кто из китайцев коммунист... Вы спокойно относитесь к глупым забастовкам, которые разжигают вражду между китайцами.
У слушал и начал мысленно возражать. Под конец он так увлекся, что слышал уже только свои мысли, а слова старого друга проносились над ним, как легкая пыль.
«Что за прыть у тебя, мальчик? — думал он. — Китай всегда занимался своими делами: сажал цветы, расписывал вазы и торговал. А ты хочешь, чтобы я считал коммунистов!» Тут он мельком подумал о своих делах: ростовщичестве, торговле опиумом и изредка, для хороших гостей, женой. Он не был ревнив и брезглив. Дела шли тихо, но все же неплохо. Доктор их вел осторожно, как кормщик через незнакомую воду ведет лодку, нагруженную до бортов.
А Лин Дун-фын, предполагая в замолчавшем друге неусыпное внимание, говорил, постукивая в такт пальцами:
— Надо рвать корни: надо уничтожать коммунистов-китайцев. Я вас предупреждаю, почтенный друг, я приехал сюда не ради увеселительной прогулки... Несколько дней назад я объяснял истину около Уи-ти-ле-бу забастовавшим подмастерьям. Они слушали! Они отлично слушали... Я бы очень хотел, чтобы все мои друзья были о вас благосклонного мнения... Я уже начал кое-что делать и жду помощи от вас и остальных.
У Чжао-чу кончил свою внутреннюю речь и поймал его последние слова. В комнате на минуту стало очень тихо. За дверью, в кухне, ходил старик. Очевидно, он собирался готовить ужин.
— У меня есть адрес, — сказал У, — этот человек — мой старый знакомый. Он нуждается в деньгах... Я думаю, он как раз такой, какого вы вчера просили... живет здесь двадцать лет, имеет много знакомых... Вы навестите его.
Лин Дун-фын посмотрел на хозяина и одобрительно кивнул головой. Этим кивком он сказал: «Ну вот, видишь, ты великолепно будешь работать, если взять тебя за сердце. Все вы во Владивостоке такие, нагнало на вас страху ГПУ».
ВТОРОЙ ФИЛОСОФ
Троян шел к общежитию китайских бригад со стороны Басаргина. Мыс Басаргин большим неуклюжим паровозом уткнулся в океан. По сверкающему простору неба к Русскому острову пробиралось легкое, тонкое облако, напоминавшее Трояну молодую ведьму, виденную однажды на старинной гравюре. Ведьма неслась, распустив волоса и изогнув тело.
Поэт остановился на перевале у куста багульника. Дул ветер. Несколько розовых лепестков и человеческая тень упали в лужицу под корнями.
Троян нарочно делал большой круг через сопки по чудесному весеннему миру. Такая прогулка позволяла ему сосредоточиться и обдумать собранный материал.
Производственное совещание на бочарном заводе произвело на него глубокое впечатление. Он написал о нем очерк, очерк в газету приняли.
Кроме того, он написал о Суне и его бригаде. Хорошее вступление для книги о китайцах Приморья.
«Замечательный народ, — думал Троян. — Отличные математики, астрономы, историки. Грамота их трудна, но грамотных больше, чем было в царской России, которая собиралась насаждать в Китае культуру. Литература, исходя из того немногого, что мы знаем, поистине блестяща.
На их канах тепло, их постели мягки, резные шкафы удобны, фонари дают массу света, пища богата и разнообразна. Правда, все это не совсем похоже на европейское. Кроме одного: богатые в Китае угнетают бедных со столь же бесподобным искусством, как и в Европе».
Длинная красная казарма общежития протянулась над оврагом, довольно мрачно высовывая в сияющее небо неуклюжие трубы и горбатую ржавую крышу.
Сегодня у дверей общежития назначена встреча: Троян встретится с Хот Су-ин и молодым рабочим Сеем.
Подымаясь по тропе, он всматривался в мелькающие у казармы фигуры, отыскивая знакомую юнгштурмовку. Она оказалась на месте. Рядом Сей, Цао, Сун Вей-фу и еще человек пять.
— У нас спор, — сказала Хот Су-ин Трояну, — я вам потом расскажу... — И по-китайски: — Продолжайте, Лу-ки.
Лу-ки кивнул головой. Землистая кожа плотно обтягивала его лицо, вырисовывая каждый бугор кости, каждую впадину. Шея из грязного раскрытого воротника куртки выбегала тощим стеблем с подвижной опухолью кадыка.
— Я говорю: тебе не следует сюда приходить, Хот Су-ин! Я знаю твоего отца, почтенного старика, я хочу тебе добра. Китайская женщина должна издавать аромат добродетели.