Вынул из кармана жестянку из-под мыла «Пионер» и длинным ногтем снял крышку. В жестянке лежали папиросы. Бывший мундирный преподаватель с великим вкусом стал закуривать.
— Кончили? — спросил Троян.
— Кончили. Я вам потом все расскажу. Господина Лу-ки переубедить нельзя. Он всей душой в старом мире, который ему кажется единственно верным и неподвижно-вечным. Какие у вас планы?
— Я хочу побыть среди моих китайских товарищей и научиться понимать их жизнь. Но прежде всего я хочу поближе познакомиться с вами. Вы говорите по-русски и вы можете быть моим ключом в Китай.
— Будете задавать вопросы?
— Конечно, буду. Но, прежде чем задавать вопросы, я просто хочу познакомиться с вами, как человек с человеком. Сделаем маленькую прогулку. Вон какое небо.
Троян закинул голову и посмотрел в небо. Он точно сразу утонул в нем. Оно было прозрачное, далекое и вместе с тем совершенно близкое, до осязаемости.
— Если вы не имеете ничего против, сядем в трамвай, подкатим к Амурскому заливу и — на шлюпку!
— На шлюпку?
Он смотрел на нее широко раскрытыми серыми глазами. Они были ласковы, прозрачны, и Хот Су-ин очень захотелось уступить просьбе и поехать на лодке... Но ведь нельзя: она сегодня занята.
— Я должна идти в нашу швейную мастерскую, а потом в библиотеку. У меня сегодня дела, нельзя гулять. Работать надо, — с какой то жесткостью в голосе пояснила она. — Работать и учиться. Вы знаете, как хочет учиться Китай? Вот эти парни приехали сюда. Они спят и видят: учиться! Они меня уже расспрашивали... Они слышали, что в Стране Советов все учатся. Когда двадцать лет назад в Китае впервые стали открывать настоящие школы, ученики шли толпами. Правда, преподаватели были вроде Лу-ки… Он прислуживал во французской санитарной миссии, и поэтому его назначили профессором в медшколу. Но с дрянными учителями ученики расправлялись сами. Так, школьники в Ю-хьене за безграмотность убили двух преподавателей.
— Ого!
— Никто не знает Китая. Иностранцы смотрят на Китай так: дешевая рабочая сила, а богатства его можно захватить! Больше они ничего не хотят знать. А Китай уже не тот и никогда не вернется к старому. Многие не хотят этого понять, потому что для них новый Китай страшен. Он идет через грамотность, просвещение, через рабочие союзы и честные политические партии. Вы знаете, в чем заключался смысл жизни старого Китая? В верности и покорности! Сын должен быть предан отцу, жена — мужу, подчиненный — начальнику, ученик — учителю. И так далее до бесконечности. Преданность и покорность! Кроме того, скромность, справедливость, мудрость! Соблюдайте все это, и вы будете образцом китайца! А что делать, я вас спрошу, такому «образцу» с голодом, расстрелом рабочих, народной темнотой и бесправием? Знаете, кем бы я хотела быть? — спросила она тихо, немного прикрывая свои бездонные в эту минуту глаза. — Я бы хотела быть той студенткой, которая шла впереди демонстрации в Пекине в день шанхайских расстрелов. Замешательство охватило демонстрацию, — английские и японские войска преградили дорогу. Уже отдан приказ стрелять, уже дула винтовок направлены на идущих... Знамя в руках знаменосца поколебалось. Тогда она бросилась к малодушному, выхватила древко и повела за собой тысячи.
— Понимаю, — оказал Троян.
Хот вздохнула.
— Идем со мной в швейную мастерскую, — сказала она тихо.
Они пошли по тропе через плац. На плацу Графф с тремя футболистами тренировался к состязаниям. Вера Гомонова и Греховодов стояли у поля.
— Гоняет, гоняет, — говорил Илья Данилович, — бригада в хвосте, а он с двенадцати часов гоняет!
Графф в это время пролетел мимо. Высокий, бескостый, он, казалось, никогда не мог утомиться. Мяч проскочил черту, и футболист поймал его руками.
— Графф! — позвала Вера. — В цеху вас нет с утра. Передаю тебе распоряжение Краснова: немедленно возвращайтесь в цех!
— Пусть Краснов командует над своими комсомольцами. Я не комсомолец.
— Если ты не комсомолец, то ты гражданин. Люди отдают работе все силы...
— А тренироваться за меня кто будет? Ты?
— Состязания не так важны. Можешь не выходить.
— Могу не выходить! — Графф остолбенел. — Могу не выходить!
Он полетел дальше, уронил из рук мяч и взметнул его ногой к середине поля.
— Легкомысленный молодой человек, — заметил Греховодов. — Ему скажи: революция в опасности! А он спросит: а? что? — и побежит забивать гол. Я ему уже на этот счет говорил. Но он все понимает чрезвычайно вульгарно. Раз рабочий класс победил, то, по его мнению, теперь остается только голы забивать.
Лу-ки, когда скрылась Хот Су-ин, а Цао и Сей присели на корточки играть в шашки, сказал: