— Я еще не все осмотрел, — говорил советский чиновник, показывая рукой на море и выражая явное желание снова плыть. — Кунгасы, невода... да, не все осмотрел... Поедем.
Козару почти догадался, но, чтобы окончательно все выяснить, послал за директором завода.
— Харасе, харасе, — успокаивал он нетерпеливого человека, — сейчас, сейчас...
Ревизор объяснил директору завода, в чем дело. Козару выслушал объяснения директора и задумался.
«Откуда мог узнать медведь пустыни про японскую тайну? Разве он видит сквозь воду и песок?»
Чтобы переварить непостижимое, Козару вышел из конторы.
Неизвестно откуда, прямо из ничего, глупо, необъяснимо наступала гибель. Огромный штраф, который придется уплатить Козару из собственного кармана, — потому что фирма никогда не оплачивает глупости своих служащих, — разорял его и, кроме того, лишал всякого доверия фирмы. Кто будет доверять ответственное дело лягушке на песке?
«Успокойся, ты победоносен», — шептал он машинально свою магическую формулу.
Выход мог быть только один.
Земля поворачивала к вечеру. Какие-то молодцы устроили себе купанье в море, точно нехватало им ежедневной возни с этим сквернейшим из океанов. Присмотревшись, Козару узнал в голых людях, отплясывавших на берегу, Юмено и трех такехарцев.
— Что ж, поедем, — заглянул он в окно конторы, — если господину советскому чиновнику все еще недостаточно.
На шлюпке он сделал последнюю попытку: вскинул плечи и развел руками: не знаю, мол, куда, в какую сторону ехать.
Но ревизор непреклонно указал сторону... Шлюпка обогнула косу, и вот на превосходном месте открылись четыре установки. Ревизор взглянул на Козару. Доверенный не ответил на взгляд. Он курил трубку и смотрел в одну точку перед носом лодки.
Вот первый невод... Большой сетяной ящик, открытый сверху, едва колыхался от движения воды. Шлюпка прошла и над открылками и над садками, прошла медленно, чтобы ревизор мог вполне насладиться зрелищем накладных сетей, делающих из невода «последнее слово техники» — страшную, безвыходную ловушку. Так же медленно они посетили и остальные невода.
Козару молчал. Он позволял советскому чиновнику вдосталь пить свое торжество.
Кроме того, за этой же косой на сторожевых кунгасах оказались мешки ваку, разрешенные при лове сельди, но безусловно запрещенные при лове вымирающих лососевых. Почему запрещены ваку? Они делают лов беспрерывным, хищным. Один кунгас с мешком ваку заменяет пять. Таким образом, даже слабо оснащенная судами и рабочей силой рыбалка может ловить рыбу почти беспрерывно.
Козару был совсем спокоен. Правда, он не улыбался, не отдавал бодрых распоряжений, но был совершенно спокоен. Русский тоже молчал. Но зачем ему говорить, прыгать или плясать! Он не дикарь, который пляшет от радости, найдя то, что долго искал. Он сидит себе и молчит, наслаждаясь втихомолку.
Наконец, русский сказал: «можно ехать!» — и показал рукой на рыбалку.
Однако рабочие с соседнего кунгаса схватились за борта и плотно подтянули лодку к кунгасу.
— Будут забирать рабочих, — подумал ревизор и вдруг услышал за спиной «ха!», вылетевшее из нескольких человеческих глоток. Хотел обернуться, но от удара в спину, в плечи, в голову полетел со скамьи. Навалились человеческие туши, в глотку воткнули кляп, голову обмотали тряпкой, руки и ноги скрутили и тело завалили снастью почти вровень с бортами.
Все было хорошо. Козару облегченно вздохнул и направил шлюпку к пристани.
Земля склоняется к вечеру.
Когда вечер наступит, когда ночь придет, Козару освободит шлюпку от лишнего груза.
Вечер пришел. Ночь наступила. Вот она уже за гребнями гор. Оттого, что снега розовы, оттого, что снега светлы, день не сделается дольше.
Юмено, Бункицы и такехарцы сидят у стены завода, в пещерке между ящиками. Отсюда видны горы, сюда глуше доходит грохот прибоя.
— Я не прощу себе никогда смерти товарища, — кается Юмено. — Бункицы, но может быть, он не умер?
Бункицы крепче обычного поджимает губы и молчит.
— Надо узнать! — настаивает Юмено. — Но как узнать? Рыбаки, которые убивали, разве расскажут?
— Я думаю, труп на шлюпке, — сказал Бункицы.
Он так и сказал «труп». Не «русский товарищ», не как-нибудь иначе, а «труп». Очевидно, для него смерть ревизора не подлежала сомнению. Юмено укоризненно посмотрел на друга.
— Труп на шлюпке, — объяснял Бункицы, — потому что, во-первых, в море Козару не мог его сбросить, там мелко. А во-вторых, тогда на шлюпке не сидел бы часовой. К чему сторожить пустую шлюпку? Он сторожит тело. Козару будет ждать ночи.