Он останавливался, смотрел на дорогу, видел камни, выступающие из почвы, муравьев, торопливо бегущих по своим делам.
Даже и те, кто защищал его, в сущности защищали его вяло и неуверенно... Значит, для всех ясно: Мостовой работает плохо.
Но ведь он работает неплохо. Он знает, что он работает хорошо. То, что делает он и его бригада, превосходно, никогда у них не бывает брака!
Мостовой ускорил шаг и шел, мрачно глядя на знакомые очертания сопок, постукивая палкой и все выше поднимая голову.
Что сегодня случилось? Почему его не поддержали товарищи? Почему Мостовой остался один?
Обида на минуту отступила, он напряженно думал. Он припоминал слова Краснова и Святого Куста.
Люди шли против отдыха и покоя, против себя. Если они поступали так, значит они узнали какую-то правду.
Какую же правду?
Нужно работать быстрее, выдавать больше. Что это — озорство?
Все возражения, которые по этому поводу приводил Мостовой, были правильны. Но рядом с ними, не отрицая их правильности, сейчас появились другие соображения. И эти новые соображения имели свои собственные законы.
Например, когда в природе зима, — все подчиняется законам зимы, когда же наступает весна, — приходят в действие иные законы. Они не отрицают законов зимы, но они совершенно другие...
Быстрота! Работать быстрее. Он всегда думал, что это обозначает работать плохо.
Но почему же?
Вот едет телега. Ее колесо покрывает каждый дюйм пространства и покрывает хорошо, правильно, честно, иначе оно никуда не доедет. Но вот мчится автомобиль. Хуже ли работают его колеса оттого, что они работают быстрее? Нет, они покрывают то же самое пространство и покрывают честно, правильно, хорошо, иначе автомобиль не приедет туда, куда он едет. Вот несется самолет. Разве он не покрывает честно всего того пространства, по которому несется? Конечно, покрывает.
Значит, в чем ошибка Мостового? В том, что он не хотел перевести себя на другие скорости.
Но, может быть, этого нельзя? Никогда телега не станет самолетом!
Но тут же он сказал себе, что если телегу и нельзя превратить в самолет, то человек сам с собой многое может сделать.
Он был горд, обидчив, он много прожил, много и хорошо работал. Он думал: «Неужели же молодые будут меня учить?!»
— Все дело в этом! — сказал себе Мостовой и свернул на дальнюю обходную тропу, потому что нельзя было придти домой, не обдумав всего, не разрешив окончательно тех мыслей, которые заполнили теперь его целиком.
Неужели он, старый, опытный Мостовой, не сумеет?
Как смотрели сторонники Краснова на Мостового, когда поднимали свои руки! Точно во всем виноват был он один.
«А разве нет?» — спросил себя бригадир, останавливаясь перед скалой и смотря на нее сурово и осуждающе.
Сдвинул кепку на самый затылок.
— Всю жизнь был с рабочим классом, а тут вдруг пошел против!
Он вспомнил Краснова, спорящего с Граффом, и разлетающуюся Кустову бороду...
Он не виноват в том, что только теперь увидел то, что увидел. Но виноват в том, что слишком добродушно относился к себе. Никогда, ни в каком возрасте, ни при каких заслугах люди не должны добродушно относиться к себе!
Бригадир поправил кепку, распрямил плечи и пошел широким шагом.
Так началось в тот памятный день вступление бригадира Мостового в новую для него жизнь.
Движение началось. Оно не было простым и равномерным, но ничем уже нельзя было его остановить. Человек вдруг понял, и ничем уже нельзя было уничтожить этого понимания.
ПОСЛЕ ПЯТИ ЧАСОВ ВЕЧЕРА
Троян получил двухнедельный отпуск и писал Березе письмо. Сначала он решил написать коротенькое письмо — несколько строк: «Живу, мол, работаю. Как ты живешь и работаешь?» Потом строчки побежали одна за другой.
«Пишу книгу — прозу, большую, листов на пятнадцать (это не считая той, что начал при тебе). Хочу большого, широкого... Книга началась с пустяков, я зашел в китайские бараки, оттуда спустился к заводу. И увлекся. Увлекся людьми. И, кроме очерков о заводе и китайских рабочих, пишу книгу о Дальнем Востоке... Многое будет в этой книге. И между прочим, не мало о тех же китайцах. Я никогда не представлял себе, что это такая горячая нация. Мне казалось, что это люди, покорные традициям, каменному быту. Да, по отношению к известным общественным группам это так, но по отношению ко всему народу — вздор! Это могучая река, в которой есть верхнее и нижнее течения. И самое главное — нижнее. Оно определяет режим реки, и оно поднимает такие силы, которые удивят человечество. Сейчас Гоминдан на глазах всех теряет свою боевую окраску. Сун Ят-сен умер, после его смерти можно ожидать всего. Но я не боюсь. Я видел людей неукротимых и знаю, что они не отступят. Моя книга, в которой много будет конкретного материала и даже цифр, тем не менее будет книга совершенно лирическая. Двухнедельный отпуск целиком отдаю работе над книгой. Прощай, Березушка, помни обо мне».