Чисто, светло, воздух легкий, как в горах.
— Хорошо, — сказала Точилина. — Павел Петрович, ведь настоящее жилье, правда?
Она забыла про кургузые крыши и теперь наслаждалась уютом человеческого жилья.
Вошла черноглазая круглолицая женщина, босая, с руками, запачканными в земле. Две девочки остановились в дверях.
— Сейчас, сейчас, — говорила Фролова, — напоим, накормим... Не ждали, не гадали!
Она ходила быстрыми шагами босых ног, звенела жестяной кружкой, плескала водой, серый вышитый ручник побежал по ее лицу, шее, рукам.
— Вы пока располагайтесь, — сказал Береза, — а мы с Фроловым...
Они вышли из избы...
— Вот, — думала Точилина, — женщина здорова, весела, в дверях стоят две ее девочки, такие же, как и она, черноглазые, полные и босоногие. В доме чисто, уютно, человек в нем счастлив... Это на Камчатке, где студентка Точилина, может быть, останется на всю жизнь...
Хозяйка затопила печь, достала горшки, чугунки, принесла кринки, вынула затейливо вышитую скатерть и говорила, рассказывала без умолку.
Она ничего не знает, кроме Камчатки, потому что приехала сюда годовалой. Фролов, тот кое-что видел, ему было десять лет, когда плыли сюда... Приехали за рыбой и соболем на Камчатку сорок семейств. Что такое рыба, понятия не имели, что такое соболь — тоже. Да народ сметливый, поняли и рыбу, и соболя, и водку.
Она поблескивала глазами, голые до локтей руки мелькали у печи, белые ноги с приятным шорохом ступали по половицам...
Жизнь неплохая, о бедности, какая была на материке, и слыхом не слыхано... А в этом году пришло еще великое смущение — земля!
В окошко Точилина увидела длинные высокие гряды и ботву картошки.
— Картошка? — воскликнула она.
Хозяйка кивнула головой. Никто никогда не думал, что на Камчатке можно растить картошку! Рыба здесь, пушной зверь!
На столе высились кринки с молоком, серый хлеб, нарезанный широкими ломтями, полная миска икры и такая же миска соленой кеты.
— Откуда же молоко? Ведь на Камчатке нет коров? — удивилась Точилина.
— И коровы, и козы, — сказала Фролова. — Двадцать лет мучились без коров. Камчадалы смеялись: захотели коров? Оленей разводите! А вот мы и с коровами. Живут, молоко дают.
— Подумай, Точилина! — заметил Гончаренко. — Коровы и козы! Швейцария!
Хозяйка смеялась.
— Разувайтесь, мойтесь, отдыхайте.
В ожидании Березы Точилина сняла сапоги и пошла подобно Фроловой бренчать жестяной кружкой и плескаться водой. Натруженные ноги блаженствовали под струями холодной воды. Шея, руки, лицо — хорошо! Картофельная ботва в огороде! Отлично, все отлично!
Хорошая жена у Фролова... Вот женщина родила и полна энергии, может быть, ее, точилинские, опасения там, во Владивостоке, об участи комсомолок неправильны... Нечего бояться, что комсомолка с ребенком выйдет из строя.
И вместе с этой радостью и чувством отдыха, которое начало испытывать тело, как только она сняла сапоги и кожи коснулась вода, она ощутила новый прилив беспокойства. Она позвала Гончаренко: иди полей мне!
— Ну, уж давай, — сказал Гончаренко, обдавая ее руки толстыми струями воды.
— Меньше, меньше!..
— Воды не жалейте, — сказала Фролова, — у нас ведь речка.
— Я тебе хотела сказать о Зейд, — тихо проговорила Точилина. — Она, конечно, неорганизованная, самовольная. Ее, конечно, не золото прельстило, а авантюра. Все мы страшно невнимательны друг к другу. И вместо того, чтобы по-товарищески объяснить человеку его заблуждения, начинаем обижаться, ссориться, кричать, и от всего этого совершенно нельзя разобрать, кто прав, кто виноват.
— Ты что-то очень усложняешь вопрос. Где Зейд права, там пусть она будет права. Но этот ее поступок! Все-таки факт, что она побежала за золотом. Не может быть, чтобы она не отдавала себе отчета, что такое «Старый Джон». Девушка собралась бежать к капиталистам! Ты стараешься ее оправдать: не золото, мол, прельстило, а авантюра. Вреднейшее занятие. В каждом данном обществе должны жить люди, которые одинаково понимают свои обязанности, так сказать, нормы поведения. Тогда они могут делать дело: строить государство, вести вперед народ. Если же у нас будут индивидуальничать: один так, другой этак, — тогда мы не дело будем делать, а бесконечно воспитывать друг друга.
Он зачерпнул воды и снова окатил ей руки и плеснул на склоненную шею.
— Я бы и голову вымыла, — сказала Точилина.
— А вот я вам горячей воды поставлю.