Что же будет в тот момент, когда она дойдет с ними до тайника?
Вот они пришли к золоту. Положили его в рюкзаки... Двинулись в условленное место встречи с американцем. К этому времени она должна знать, где это место, и бежать с дороги к своим, чтобы предупредить власти о преступниках.
Но если она про место встречи не узнает ничего, что вполне возможно, потому что Посевин скрытен, тогда она пойдет с ними дальше. В один прекрасный день она окажется у шхуны. В этом случае могут быть два варианта: первый — они насильно увозят ее с собой, не пожелают оставить на берегу свидетеля. Второй — убивают ее. Скорее всего они убьют ее.
И Борейчук будет убивать? Конечно, и Борейчук. Что с того, что она ему нравилась!
Может ли быть в этом случае третий вариант? Может ли она каким-нибудь образом помешать отплытию шхуны? Неизвестно, ничего неизвестно.
Известно только одно: она не должна думать о себе... Она не должна испугаться даже смерти, и она не испугается.
Река шумит. У реки своя жизнь. Суп из соленой кеты готов. Пришел Посевин, молча сел хлебать. После завтрака спросил:
— Так не перейдешь?
— Не перейду.
Не говоря ни слова, Посевин пустился на ту сторону, перенес оттуда имущество, и экспедиция двинулась вверх по реке в поисках другой переправы.
ДРЯНЬ
Лил дождь. Мир вокруг был совершенно неправдоподобен. Темные голые горы. Идут три человека. Медведи встают со своих лежек, присматриваются к ним и недовольно уходят.
Что они здесь делают, медведи, в этих голых горах?
Параллельно один другому тянутся два гребня из окаменевших лавовых потоков.
Удивительное зрелище!
Точно живые извиваются ручьи камня. Самые фантастические фигуры образовала страшная, двигавшая ими сила. Она их скручивала в спирали, распластывала и вытягивала в длинные, стремительные, вдруг застывшие массы.
Все грандиозно, неправдоподобно и, пожалуй, страшно.
Через пятьсот метров гребни переходили в совершенный хаос, столпотворение камней.
За хаосом вздымались острые, зловещие, темнокоричневого, почти кровавого цвета пики, зубчатые хребты.
Зейд шла последней. Вулкан, по склону которого они шли, сегодня молчит, а завтра?
Дождь продолжал лить.
Холодно, скользко. Несколько раз Зейд обрывалась и падала.
Сейчас оборвалась в мутный поток. Вместе с потоком катились камни, били ее по спине и груди.
Когда она выбралась, руки ее были в крови.
Посевин и Борейчук сидели на скале, наблюдая, как ее ворочало с камнями. С трех сторон поднимались коричневые стены, внизу в мутной сетке дождя лежала только что пройденная каменная стремнина.
— Ставьте палатку, — сказал Посевин, — я сейчас...
Он снял с себя груз, взял палку и исчез в скалах.
— Пришли, — торжественно сказал Борейчук. — Золото здесь.
Палатку на голой скале поставили с трудом. Костер разжечь было нечем.
Борейчук достал примус.
Посевин долго не возвращался. Дождь перестал. Подул сильный ветер, туман, сворачиваясь в клубы, полз вверх по скалам и внимательно и осторожно, точно ощупью, спускался в ущелья. Проглянуло солнце. Небо очищалось. Просыхая, красные скалы превращались в алые и нежноголубые. Сумрачный хаос превратился в легкий, нарождающийся к какому-то необыкновенному счастью мир.
И вдруг снова наползли тучи, туман прикрыл ущелья и пики. Все исчезло.
— Настоящий ад! — сказала Зейд. — Художников бы сюда!
— Чорт с ними и с адом, — сказал Борейчук. — Меня беспокоит Посевин. Почему его так долго нет? Два часа! А сказал, что оно здесь рядом.
Бухгалтер давно погасил примус, суп быстро остывал.
— Давайте есть, — вздохнул он.
Хлебая суп, он поминутно говорил: «Что же это такое? Исчез человек! Может быть, сорвался и разбился? Надо пойти посмотреть! Но куда пойти? Разве здесь найдешь? Ведь он не сказал куда? Всё боится!»
Посевин вернулся к ночи. Он не походил на себя. Куртка и штаны превратились в лохмотья, кепку он потерял. Черный и худой, он точно еще похудел. Он молча сел около палатки. Борейчук смотрел на него со страхом.
— Что такое? — спросил он наконец. — Мы тебя ждали, ждали...
— Налей чаю.
— Пожалуйста, пожалуйста... Только остыл. Керосин, брат, дефицит.
Посевин залпом выпил кружку.
— Дай папиросу!
— Пожалуйста, пожалуйста... Ну, как там?
— Ничего не пойму, — сказал Посевин.
— То есть? — голос Борейчука дрогнул.
— Места не нахожу.