Но высокий русский парень не улыбнулся и не ответил. Мао спросил еще раз — парень не шевельнулся. Тогда Мао сделал попытку пройти внутрь.
«Совсем обнаглели! Как у себя на родине!» — Цуба[30]! Куда? Тебе говорят!
Мао отошел на несколько шагов и беспомощно оглянулся. Два-три человека торопливо шли в разные стороны. Они были заняты своими делами и не обращали внимания на затруднительное положение старика. Две захожие курицы и петух рылись в щебне. Мао засунул руки в карманы и стоял совершенно спокойно, как будто ни о чем не думая. Но на самом деле за этим видимым безмятежьем наливалась буря.
Графф курил и смотрел по сторонам. Ему нужно было в цех, его бригада осталась на срочном уроке, он вышел на минуту покурить, но упрямство китайца приклеило его к порогу.
Мао снова придвинулся к дверям.
— Моя надо Сей Чен-вен... товарища работай здесь... Его здесь еси?
— Вались, — огрубил Графф. — Посторонним нельзя шляться по заводу.
Мао не понимал суровости тона:
— Почему нельзя, товарищ?
«Обязательно хочет поступить в бригаду, — разжигал себя Графф. — Они, сволочи, тянут друг дружку...» Оглянулся — поблизости никого. Подскочил к старику, схватил за плечо, повернул, ударил по затылку и толкнул. Атака была так неожиданна, а толчок так удачен, что Мао растянулся. Несколько секунд он не поднимался с земли, потом сел. Графф увидел горящие глаза и отвернулся.
— Эй... ходя, — позвал Мао пробегавшего к китайскому общежитию разносчика рыбы. — Ты видел... он меня ударил.
Разносчик под тяжелыми круглыми корзинами, под длинными, трудом вылакированными коромыслами остановился и крикнул:
— Я видел... он тебя схватил, ударил и повалил. Жалуйся, старик. Он тебя не смеет трогать.
Они с жаром заговорили, взглядывая на Граффа, который сделал вид, что все происшедшее его совершенно не касается.
— Как тебе имя? — спросил Мао.
— Вались, вались, — вдруг добродушно заговорил Графф. — Сидоров, Петров, Иванов... Ну, чего ты сидишь на земле? Что, я тебя убил, что ли? Ну, вались, вались... Хочешь курить?
Он торопливо достал папиросы и протянул старику. Тот встал и отвел их рукой.
— Как тебе имя?
— Вались! — с приливом злобы процедил Графф. — Говорю — Сидоров, и вались.
Старик постоял, посмотрел на него и пошел вдоль забора.
— Как ему имя? — спросил он у босоногой девчонки, жующей липучку.
Та раскрыла голубые глаза:
— Не знаю.
— Не знаешь?..
— Жалуйся, — посоветовал разносчик, оглядывая его согнувшуюся спину. — Тебе заплатят деньги.
Солнце заходило. Над горами висели облака. Края их кое-где начинали золотеть, как парча. Справа, на поле, играли в футбол. Мао шел, бережно ступая новыми ботинками по каменистой тропинке. Ботинки он надел нарочно, чтобы показать их Сею. Но сейчас они потеряли всякий смысл. Забастовка, новый путь, по которому он решил идти на старости лет, бессилие профсоюза, который не мешал джангуйдам извлекать из забастовки выгоду, жестокое оскорбление, только что нанесенное ему, подрывавшее самую веру в новый путь, — все перемешалось.
А разносчик рыбы через десять минут, сидя на корточках перед своими корзинами у дверей общежития, со всеми подробностями передавал, как русский рабочий ударом повалил старика-китайца. Сей стоял рядом с Цао и, не глядя на него, чувствовал, что у юноши горит лицо. Разносчика переспрашивали, потом долго молчали.
— Русские видели? — спросил Сей.
— Людей было мало... один, два человека... Старик один с большой бородой шел по сопке и видел.
— С большой бородой?
— С большой... — разносчик указал до полгруди.
— Куст, — решил Сей.
И опять замолчали, вытаскивая трубки и глядя на алеющие сопки.
— Ну, что я говорил? — усмехнулся Лу-ки. — Вот то, что рассказывает разносчик, — правда, а то, что говорите вы, — выдумка.
Довольный, он стал закуривать.
Разносчик этим же вечером рассказывал на Семеновском базаре о происшествии.
— Старик будет жаловаться, — закончил он убежденно. — Бедный старик, хорошо, что его побили: он получит деньги.
Мао не вернулся в мастерскую. Он пошел в консульство.
Все события последнего времени и его собственный революционный жар сразу представились ему в другом виде. «Китайцев хотят одурачить и использовать, — думал он. — Если человек говорит, что вредно кушать много рису, а сам кушает много, не верь ему».
Мао взбежал по гранитной лестнице консульства, открыл гулкую в зеркальных стеклах дверь и очутился в прохладном вестибюле. Гнев придал его фигуре значительность, и он очень быстро получил свидание с господином сотрудником Чан-коном.