— Сама я уж думала. Спокойной ночи.
Она пошла к калитке. Филиппов все сидел на подоконнике. Уже у калитки она услышала легкий стук затворяющейся рамы.
«Поговорю с Суном», — решила Хот.
Сей и Цао совещались в это время об устройстве в комнате общежития красного уголка.
— Поставим у окна стол, газеты, шашки, даже шахматы... очень интересная игра — шахматы.
— Вы все заботитесь о политике, — заметил Лу-ки. — А почему вы ничего не говорите о мудрости? Если мы забудем мудрость, мы перестанем быть китайцами. Вы говорите: «газеты», — а почему не изречения Конфу-дзы? Вы говорите: «красный уголок». Если красный уголок будет похож на газетный ларек, зачем он нам?
— Я моложе тебя, Лу-ки, — сказал Сей. — Я не успел выучиться тому, чему выучился ты, но мне кажется, что вся твоя мудрость больше не нужна нам, как не нужно искусство лодочника человеку, путешествующему по горам.
— Зачем живет человек? — тихо спросил Лу-ки, подымаясь на локте, и ответил сам: — человек живет для счастья.
— Согласен.
— То учение хорошо, которое учит, как ближе пройти к счастью.
— И с этим согласен.
— Ты какой дорогой советуешь идти к счастью?
— Через революцию, через борьбу с капиталом, через освобождение родины, — отчеканил Цао.
— Ну вот, два рта на одной голове, — засмеялся Луки. — Какой это длинный и невеселый путь! Войны, войны, пушки, пули... Скверный путь к счастью.
— Какой же путь предлагаешь ты?
— Мудрости, которым всегда шла наша страна. Научи человека быть довольным своим — это самый короткий путь к счастью. Человек, который не умеет быть доволен своим, будет везде и всегда несчастен. Ты не добьешься для него ничего. Ты начитался газет, они тебя жалят, как комары. Газеты! — он тихо всплеснул руками. — Что может быть отвратительнее газет? Истинный человек ненавидит этих неспокойных, голодных комаров, впивающихся в его мозг. Эту страшную выдумку европейского ума ты хочешь пустить в нашу комнату? Ты хочешь, чтобы мы стали варварами, чтобы вместо храмов мудрости и тишины строили заводы для пушек?
— Ты все говоришь одно и то же, — зевнул Цао, — с тобой скучно... Все ругаешь, на все нападаешь, — он принялся за вырезывание нового комплекта шашек.
— Подожди, — сказал Сей, — меня интересует счастье Лу-ки. Столько раз я от тебя слышал про короткую дорогу к счастью... Так дай ее, пожалуйста.
Лу-ки спрыгнул с нар, подошел к нему и спросил, подрагивая нижней губой:
— Ты курил опиум?
Сей отрицательно помотал головой.
— Я курил... Кто курит опиум, тот знает настоящее счастье. Я соберу пятьсот даянов и уеду в Харбин курить.
— Это и есть твое счастье?
— Ты не курил, ты не понимаешь, — взволнованно заговорил Лу-ки. — Попробуй... хочешь? Попробуй, я сведу тебя в одно место.
— Сколько народу умерло от опиума?
— Всякий человек от чего-нибудь умирает. Лучше умереть от счастья, чем от чумы.
— Так это твоя самая близкая дорога к счастью? — заговорил Цао. — Заработать деньги, чтобы накуриться до смерти?
Цао воткнул нож в подоконник и смотрел на старика.
— А ты думаешь, счастье — жить сто лет, копая навоз?
— Так в этом твоя мудрость? — удивлялся Цао. — А я считал тебя умным человеком...
Лу-ки почувствовал себя задетым.
— Кого ты из себя корчишь? Весь Китай курит опиум, а ты выступаешь в роли нового Лао-дзы. Все вы лицемеры: обещаете всё, а не даете ничего. Твой Сун Вей-фу — чем он лучше капиталиста? Только тем, что улещает тебя не палкой, а речами. Новый ловкий хозяин бьет себя в грудь кулаками и уверяет, что он не хозяин. А ну-ка, попробуй, не послушай его... А опиум (старик поднял кулаки со стоящими, как свечи, указательными пальцами), опиум дает крылья, могущество, знание...
— Где Сун? — спросила Хот Су-ин, заглядывая в дверь.
— Здравствуй, — обрадовался Сей. — А мы вот спорим с Лу-ки...
Лу-ки пошел к своему месту, лег и закрыл глаза. Он досадовал на свою откровенность: еще донесут и заставят указать опиекурилку. Но, с другой стороны, как всякий страстный курильщик, он имел неодолимую потребность приобщать других к своему счастью.
Хот против обыкновения не выразила никакого интереса к предмету спора. Она опять справилась о Суне.
— Сун на заседании райкома, скоро придет, подожди.
За казармами хором пели лягушки. Ни на одну минуту не умолкая, неслось непрерывное самозабвенное «куррул, куррул, куррул, куррул».
Хот Су-ин сидела на камнях под окном Суновой комнаты. Под звуки этого «оркестра» неслышно подошел Сун.
Он присел и сказал: