Он посмеивался, глубокое удовлетворение преображало его. Он стал молодым, Мостовой.
— Кто не хочет учиться, может оставить бригаду!
Но никто не захотел оставить бригаду.
Снова кричали десятки голосов, снова сгрудились вокруг него, тянули за рукава, пожимали руки. Он стоял худой, высокий, на целую голову выше остальных. Он был счастлив. Никогда в жизни он не был так счастлив. И счастье это было совсем особенное. Его нельзя было сравнить ни с удовольствием от того, когда он поставил свой дом и наладил свое хозяйство, ни с удовлетворением по поводу того, что росла и пошла в школу дочь. Его нельзя было сравнить ни с чем. Это было настоящее счастье.
Кто-то крепко ударил его по спине. Оглянулся — Святой Куст! Куст ничего не сказал, протянул руку, тряхнул, приятели обнялись.
Бригада Мостового ежедневно стала повышать выработку. Теперь соревновались не с другими бригадами, а между собой. Каждому хотелось добиться того же, что и Мостовой.
— В самом деле, сил у каждого из нас много, — говорила Вера Трояну, — но они рассеиваются ежеминутно. Мы думаем о тысяче вещей одновременно, мысли у нас скачут с предмета на предмет, это не только ослабляет ум, но и руки.
Троян частенько наведывался в цех. Открытие, сделанное Мостовым, совпало с собственными его мыслями, в своей книге он посвящал бригадиру отдельную главу.
В цехе он подолгу следил за процессом работы и все свои мысли и наблюдения завершил беседой с Мостовым
Они шагали по шоссе к дому Мостового. Бригадир шел, постукивая своей палкой, и рассказывал. Сейчас ему рассказывать было легко, не то, что в первый раз бригаде. Все мысли были отчетливы, все слова были найдены.
Потом говорил Троян. Суть его слов заключалась в той мысли, что труд, который из внешней необходимости человека становится внутренней его потребностью, есть могучая сила, бесконечно развивающая способности человека.
— Когда труд свободен, тогда это счастье!
— Тогда это счастье, — подтвердил Мостовой.
ДВА ДРУГА
Первая часть намеченной Лин Дун-фыном и Огурцом программы осуществилась: китайских бедняков побили в разных кварталах города. Побили, как то знал Огурец, соответственно переодетые граждане одной заокеанской страны, но тем не менее побили.
Сетка избиений была разработана с большой тщательностью.
— Кулак замечательно вразумляет человека, — говорил Огурец Лин Дун-фыну, испытывая в его присутствии чувство, какое он испытывал некогда прапорщиком к командиру полка: чувство уважения, смешанного со страхом.
— Вы следите за тем, чтобы все происходило так, как надо!
— Уж будьте спокойны.
«Что ж, — думал Огурец, — сами мы не могли совладать со стихией. Так пусть помогут китайцы».
Лично, физически, Огурец ни в чем не участвовал, но, издали наблюдая за экзекуциями, он переживал всю сладость чувств, точно сам действовал кулаками.
Сроки крупных мероприятий Лин Дун-фын разметил задолго.
— Только в этот день, — говорил он. — В другое время нельзя. Маньчжурия — Приморье — одна линия. Вы понимаете, китайские генералы! Вы знаете, Чжан Цзо-лин! Он разбил Фын Юй-сяна. А ведь Фын — это генерал! Много ума в его голове. И все-таки Чжан Цзо-лин его разбил. Потом на Чжана пошли походом кантонцы. Большая, жестокая война! Кантонцы побеждали, а все-таки ушли к себе, а Чжан Цзо-лин остался. Почему? Потому что его учили немцы. У него всё по-немецки. Окопы он роет по-немецки. У него даже танки есть.
— О! — воскликнул Огурец.
— Всё есть. Американцы и англичане его друзья. Чжан Цзо-лин победит большевиков. — Лин Дун-фын не улыбался. Глаза его смотрели строго, точно сквозь Огурца. — Поэтому я говорю: Маньчжурия — Приморье — одна линия.
— Одна, так одна, — соглашался Огурец, ощущая, как в нем от этой плановости вырастает уверенность: за дело взялись настоящие мастера!
Первый пункт прошел в общем неплохо. Но со второй частью дело обстояло сложнее. И здесь Огурец, ранее равнодушный к книгам, обратился к описаниям террористических покушений и стал изучать уголовные процессы.
Изредка наведывался к Греховодову, прося у него руководящих советов.
Греховодов встречал его мрачно и иронически. Он боялся всего того, что делал Огурец, чему он сам был невольный пособник, и вместе с тем боялся сказать Огурцу о своем страхе. Иногда, разгадав его тяжелый шаг, он спешно запирал дверь на ключ и ключ вынимал: закрыто, мол, и хозяина нет дома.