И хотя никто не понимал, о каких мерах может идти речь, им отвечали, что меры будут приняты.
Улицы превратились в водопады и сносили вниз, на Ленинскую, горы плотного песку и камней. Можно было ходить только пешком.
Речонка Объяснение около бочарного завода выступила из берегов. Она катила желтую крутящуюся воду с бешеной быстротой, затопляя долину. Бочки, заборы, лестницы, сараи, крыши домов и сами дома вольных засельщиков долины неслись в океан.
Утонул сосед Мостового, спасая в реке свою корову. На Седанке рухнула дача, погибли мать и двое детей, отец уцелел: он ночевал в городе, у себя в учреждении, на столе. В Седанке же утонуло несколько детей. Они привыкли к мелодичному нежному звону реки, к прозрачной неопасной воде и сразу не поверили, что перед ними зверь.
Контрольный поезд, ушедший на север, потерпел крушение. Паровоз, как издыхающий пес, лежал в размывах. Машинист погиб, засыпанный углем из тендера.
Уплывали в море прибрежные деревни, бурные потоки в несколько часов меняли ландшафт. По ночам воздух был черен, и в окраинных домиках из-за грохота воды и ветра трудно было разговаривать.
Бочарный завод день и ночь отстаивал свою территорию. Выросли высокие плотины и молы. Опасность угрожала драгоценным пирамидам материала. Казалось, еще напор, плотины будут разгромлены и пирамиды, сломя голову, бросятся в океан.
Тайфун шел на материк три дня, не ослабевая.
На четвертые сутки он повернул в Корею. Мир начинал приходить в себя.
Устав после двух ночей борьбы, Троян не пошел к себе, на другой конец города, а шагал вместе с Мостовым по высокому круговому шоссе.
Добравшись до дома, умывшись и переодевшись, они уселись за стол. И тут открылась дверь и вошла Катя, дочь Мостового. Она взглянула на отца, на гостя, сказала: — Папа и мама, здравствуйте! — постояла секунду у плиты, сняла мокрую обувь и захлопнула дверь в свою комнату.
Руки у Мостового задрожали.
— Вот, — сказал он тихо, — дочь! Вернулась! Родители есть родители. Ссорятся с ними, обижаются на них, а родители есть родители.
— Родила, слава богу, — заметила Мостовая. — Где только она оставила ребеночка?
— Ну, иди, мать, к ней. Ведь не терпится. Ужин тебе сейчас не в ужин.
Мать исчезла. Мостовой принялся за фасольную кашу. Он разговаривал с Трояном, но все прислушивался к голосам за стеной.
К концу ужина Катя появилась за столом.
— Внука не решилась принести, — сказала Мостовая, — не знала — будем мы рады или нет. Большая выросла, а все глупая...
— Ну, а кто муж? — полюбопытствовал Мостовой. — Теперь-то уж нечего скрывать.
— Теперь можно сказать, теперь все равно, теперь я разошлась с ним. Графф он.
— Какой граф? — недоверчиво спросил Мостовой.
— Графф, у тебя в бригаде работает.
— Тэк, тэк, тэк, — затэкал Мостовой. — Вот кто! Что ж за тайну вы устроили с господином Граффом? Есть у тебя отец, человек не совсем малоизвестный, как-никак бригадир... Зачем же от него скрываться? Боялись, что не позволил бы? А что ж, может быть, и не позволил бы. Отца не плохо послушать.
— Я о тайне не заботилась, он хотел. Говорил, что в этом есть красота, тут третьего не нужно, это, мол, наше личное дело.
— Личное-то личное, — усмехнулся Мостовой, — да когда появляется на свет новый человек, это уже не личное дело. Боюсь, что тут дело не в красоте. Будь в красоте — ты не разошлась бы с ним... Видать по твоему лицу, что я прав. Ну, что ж, дело, насколько можно, поправим. Ребенок будет при тебе и при нас. Деньги есть, квартира есть, труд к своему ребенку полезно приложить даже и молодой девке. Ну, в кино не сходишь, не велика важность. Зато человека вырастишь. А с Граффом я поговорю, да мы вдвоем с товарищем поэтом поговорим.
Троян вспомнил разговоры Граффа во время ремонта командирского особняка.
«Старье, — подумал он, — молод, а весь в старье. Такие люди опасны».
СУД
Наконец, наступил знаменательный для Гущина момент: в двенадцать часов дня открылась столовая.
В кухне блестели медью и сталью гигантские паровые чаны. Повара в белых фартуках сновали, как лаборанты, занятые чрезвычайными открытиями. Над входом в столовую реяли флаги и висел плакат: «Без общественного питания нет нового быта!»
Первой Гущин хотел накормить головную бригаду Суна, но тот отказался наотрез:
— Так рано не привыкли кушать. Корми сначала Мостового. Завтра он уже перегонит меня. Кончим работу, пообедаем.