Сердце на секунду перестает биться в груди Хот, кровь покидает кожу…
— Прекрасное счастье, — шепчет она белеющими губами.
Чан-кон закуривает. Девушка сидит, не шелохнувшись... Чан-кон наблюдает. Он понимает, что сердце ее сбилось со счета, что ее неподвижность — неподвижность зверя, почуявшего тонкий, пронзительный холодок ножа под лопаткой.
— Большое счастье — возвращение на родину, — говорит он, покачивая головой... — Камыш, луна, аромат ветра над великой Ян-цзы... Аромат добродетели над кровлями... благословляющая любовь... Как хорошо!
— Я не совсем понимаю уважаемого моего собеседника, — начала Хот, преодолевая мучительную дрожь голоса. — Я люблю свою родину, но я не имею сейчас надежды ее увидеть...
Чан-кон выпустил длинную струю дыма. Она пронеслась круглая, упругая, как сталь, почти не мохнатая...
— Человеческое счастье цветет для вас, — сказал он с нежностью, — завидное счастье жены почтенного человека... Истомленный любовью, он ждет вас на родине.
Дым вылетал все так же упруго и красиво. Чан-кон не спускал глаз с женщины. Он видел: она прижалась к креслу — естественный жест защиты. Она хотела вскочить, но передумала... виски ее калились кровью.
— Чтобы не искушать дольше доверия вашей радости, сообщаю: все уже оформлено... Я вижу, Хот Су-ин потрясена радостью... Да, вечное и единственное женское счастье, — добавил он с оттенком грусти, — знать, что на далеких берегах ждет тоскующая любовь...
Хот Су-ин встала. Что будет вслед за этим ее жестом? Но Чан-кон спокойно поднялся тоже.
Он выразил джентльменское желание проводить свою гостью.
Он повел ее к выходу несколько другим путем.
Сошли в широкий коридор, потом повернули в узкий. Чан-кон приоткрыл выходную дверь и пропустил вперед женщину. В ту же минуту дверь захлопнулась.
Хот Су-ин вместо улицы оказалась в каменном мешке.
ПОЖАР
В тишине издалека слышны пожарные рожки и грохот тяжелой езды. По ближайшим к ипподрому улицам бегут и кричат.
— Где горит? — спрашивают друг у друга люди, выскакивая из калиток.
— Бочарный завод!
И мчатся, подбрасываемые гудящими досками тротуаров.
Сразу за углом багровые клубы над долиной — багровое, только что рожденное чудовище.
— Новый «Север»! — Люди прыгают через выбоины, канавы и обгоняют друг друга.
По Ленинской, по Луговой со все нарастающим грохотом несется Маньчжурская пожарная часть. Впереди летит, улюлюкает и бьет в колокол брандавтомобиль. За ним грохочут колесницы со шлангами, лестницами и командой... Факелы, каски, кони, как звери, рвущиеся из упряжи.
К месту несчастья скачут пожарные части всего города.
Бочарный завод пылает, как свеча, как миллиард свечей.
Сборочные мастерские, контора, штабеля леса — все освобождено от оцепенения, черноты, неподвижности, все летит в небеса оранжевыми гудящими потоками.
Стены ближайших домов багровы. Пунцовые окна и двери распахнуты, и хозяева, кое-как прикрыв ночную наготу, вмешиваются в толпу.
Пожарные части прорвались через огненную завесу, но они бессильны в этой пылающей стране. Они направляют брандспойты на пирамиды леса, но вода по дороге обращается в пар.
Пламя разметало крышу сушилки и вывалилось наружу, огромное, бушующее.
— Ужас! — кричат женщины, — ужас! Смотрите, что делается с деревьями!
Небольшая рощица, сохранившаяся в южной части завода, начала таинственно оживать. Деревья шевелили листьями, ветвями, сучьями, как потягивающиеся люди, разминающие каждый сустав.
Отряд конной милиции оттеснил зрителей с поля и окружил карантином улетающий в небеса завод.
— Ужас, ужас! — кричат женщины, а мужчины молчат, Они думают и изредка перебрасываются догадками.
— Поджог! Загорелось сразу в десяти местах.
— Кто это сделал?
— Известно, кто сделал, — вмешивается третий, кивая головой на запад. — Не то еще будет, там теперь по-настоящему взялись за дело...
И из тысячи наблюдающих только один не смущен, не подавлен, не растерян, только один издали, с вершины сопки, хладнокровно наблюдает события, заранее зная, что и как будет: он — Огурцов, прозванный гимназическими товарищами Огурцом, он — сын золотопромышленника, он — человек, преданный старой царской России.
Вот этап, вот истинная звезда, подвешенная им к своему еще не надетому мундиру...
Ветер доносит запах гари. Огурец втягивает его теперь с особенной внимательностью: все, что напоминает пожар, настораживает его так же, как охотника след дичи. Нет, гарью не пахнет. Нет, гарью еще не пахнет!