— Читайте! Желанные для вас новости!
В «Гунь-бао» было напечатано письмо Штоббе. Миронова громко читала его:
«Я, германский консул, посетил заключенных в концлагерях. Да, некоторые неприятности есть, но ничего особенного. Нельзя требовать, чтобы китайские тюрьмы были столь же образцовы, сколь и тюрьмы цивилизованных народов. До образцовой тюрьмы народы дорастают постепенно».
В конце крупным шрифтом Штоббе объявлял: он защищает только имущественные и материальные интересы. В политику он не вмешивается. Аресты и так называемые «зверства» всецело входят в область политики и, следовательно, его не касаются. Напрасно по этому поводу подавать ему какие-либо заявления и требовать от него чего-либо.
— Вот ваш консул, — сказала Миронова Чену. — Впрочем, чего можно было ожидать? Буржуазное человеколюбие! Есть ли на свете что-нибудь более лицемерное? Газета!.. — Она посмотрела на листок «Гунь-бао» в своих руках. — Бумага... очень хорошо! К чорту консула! Мы с вами, Чен, самые здоровые. За дело!
Она кинулась к стене и стала сбрасывать червей. Она сметала их газетой, как шваброй, и давила босыми ногами.
Утром Миронову вызвали на допрос.
Ее обвинили в коммунистической организации заключенных. Ее били плотными квадратными тростями по голым икрам. Она стонала, глядя широко раскрытыми глазами на грязную стену перед собой. После двадцати ударов она не могла пошевельнуть ногами. Когда ее гнали в камеру, она, несмотря на всю свою гордость, ползла, пыталась вытирать слезы, но захлебывалась ими.
На утро на допрос вызвали Чена.
ОТВЕТ
Филиппов приехал в маленькую пограничную деревушку, в штаб дивизии.
Вокруг были желтые сопки, по ним вились окопы. Впереди, за железнодорожной линией, виднелись те же выгоревшие на солнце травянистые сопки и те же окопы, но только китайские.
Между русскими и китайскими окопами лежали китайские поля. Когда утренний туман всплывал над полями, открывалось мирное зрелище: нежно и весело зеленели бобы, краснели помидоры, плотной стеной стояла пшеница.
В бинокль Филиппов отлично видел китайских солдат: короткие курмы, шапки-ушанки.
Кадровая китайская армия генерала Чжан Сюэ-ляна, сына Чжан Цзо-лина!
Несколько раз в день китайцы открывали огонь. Били пушки, стреляли винтовки.
Батареи с нашей стороны отвечали немедленно. Столько, сколько требовалось для того, чтобы противник замолчал.
В шесть вечера по китайским окопам разносился тонкий вибрирующий крик. Солдаты вылезали из шалашей, из окопов, смотрели в сторону советских позиций и вдруг быстро, неукротимо, как лавина, бросались вниз, на поля. У каждого на плече или в руках болтался мешок. Солдаты бежали, обгоняя друг друга, прыгали через ямы и камни. Достигнув полей, они рвали баклажаны, кукурузу, помидоры, ножами-штыками срезали пшеницу. Солдаты шли по полю, как саранча.
Всю долину усеивала китайская армия, желавшая ужинать.
Когда солдаты уходили, на поля выползали синие фигурки крестьян. Они блуждали вдоль гряд и полос, подсчитывая оставшееся, распрямляя каждый растоптанный стебель. Они сидели над разоренными грядами в позе настоящего отчаяния...
Филиппов двинулся вдоль фронта. В некоторых деревнях нашел следы бандитских налетов: сгорели дома, хлеб, хоронили убитых. Собирались красные партизаны и писали правительству письма с просьбой вооружить их, чтобы, как в годы интервенции, они могли ответить врагу.
— Выдержка! — говорил Филиппов. — Если они не образумятся... тогда, понимаете? Только тогда, не раньше!
Китайские генералы не образумились. Выдержку и миролюбие Советского Союза они приняли за слабость.
Накопив силы, собрав армии, Чжан Цзо-лин решил наступать. Он готовил удары из Санчагоу на Владивосток, из Лахасусы и Фугдина на Хабаровск, из Джалайнора и Хайлара на Читу.
Никогда Лахасуса не видела такого количества отлично вооруженных войск. Даже такие много видавшие лица, как А-сюань, владелец электростанции, и Ван Хэ-фу, владелец цементного завода и мучных складов, присутствовавшие в свое время на парадах царских войск во Владивостоке, искренно удивлялись.
Войска двигались через город: одни — пешком, стройными рядами, хорошо одетые, другие — на грузовиках, сверкая ружьями, пулеметами, бомбометами. Проскакала конница.
Просыпаясь ночью, горожане слышали грохот колес, треск моторов, лязг железа.