Сейчас, когда он распростился с философствованием и уединением, он стал не похож на себя. Во всем, что касалось службы, он стал точен, как хронометр, на глазах у всех радостен и восторжен. На заседаниях и собраниях он не мог без дрожи в голосе произнести «революция» и «наша партия». Бывали случаи, когда вслед за этими словами он ожидал, что вот-вот в глазах его нальется слеза. И что всего удивительнее: и восторг, и слеза в глазах в подобные минуты были как бы совершенно искренними.
Греховодов, сам того не зная, был, повидимому, неплохим актером.
Но с главного пути к счастью — завоевания доверия и назначения на важный пост — Греховодов готов был сейчас сойти на боковую тропу. На бочарном заводе вторую неделю работал некий таежный охотник. Выписывая ему зарплату, счетовод с ним разговорился и узнал захватывающие вещи... В его руки текло, просилось живое, настоящее золото.
У Ильи Даниловича за всю жизнь случился только один друг — Огурцов, в просторечии Огурец — белокурый геркулес. Они подружились еще в давние времена, в гимназии. Но умственными дарованиями геркулес не блистал. Отец его, золотопромышленник, забирая сына каждое лето на прииски, в немом изумлении рассматривал его табель, состоявший из одних двоек, и с таким же изумлением говорил: «Ишь ты! Значит, оставили!»
Осенью он приезжал в город, являлся к его превосходительству директору гимназии, и сын его, Огурцов, непонятными для других путями двигался далее по гимназическим ступеням.
Греховодов, сумрачный, желтоватый, с торчащим над лбом клоком волос, углубленный в свои мысли и неразговорчивый, казался силачу существом загадочным и всезнающим. Завязалась дружба.
В шестнадцатом году Огурец ушел в школу прапорщиков и на войну. Он вернулся во Владивосток через десять лет и неожиданно встретился с товарищем у почтенного китайца, известного еще с дней молодости как поставщика приятных кратковременных подруг. Встреча была тяжела. Огурец ненавидел революцию, товарищ же, судя по речам, превратился в яростного большевика. Они поспорили и больше не встречались. И вот теперь, спустя три года, Греховодов написал ему письмо с просьбой прийти вечером в тот же почтенный дом, к тому же почтенному китайцу: соскучился по старому другу!
В белых брюках и рубашке-апаш, в наряде, в котором он казался себе похожим на колониального англичанина, Греховодов шел на Бородинскую улицу к воротам с надписью: «Осторожно! Во дворе злые собаки!»
На улицах зажглись фонари. Внизу, в сумерках, чувствовался залив. Веяло свежестью.
Тихий дом был темен. Греховодов негромко, но четко ударил в калитку четыре раза. По плитам двора зашаркали ноги, калитка приоткрылась, выглянул старичок.
— Хозяина У Чжао-чу можно?
— Хозяина можно.
Греховодов двинулся тем же путем, каким следовал несколько дней назад гражданин Китайской республики Лин Дун-фын.
— А, здравствуйте, — протянул У Чжао-чу руку Греховодову. — Пришли выкупить свой портсигар?
— Пускай он еще полежит у вас, почтенный У Чжао-чу. Из золотого портсигара теперь неудобно курить... еще конфискуют или повернут так, что сам его пожертвуешь на оборону страны. Мы теперь курим из бумажных коробок.
Он подмигнул ему и щелкнул пальцами.
— Высокий мужчина ждет меня? — спросил он тихо.
У Чжао-чу кивнул головой. Они прошли в маленькую дверь. В комнате, убранной цыновками, подушками и цветами, за черным лакированным столом сидел Огурец в серой толстовке, зеленых галифе, американских рабочих башмаках и желтых байковых японских обмотках. Круглое лицо с большим мясистым носом делали приятным синие глаза и крепкий подбородок.
— Когда мы с тобой виделись, Илья? — сказал он, сокрушающе сжимая руку счетоводу и тем самым показывая, что забыл о размолвке.
— Три года назад, Жорж. Жизнь взбесилась, ничего не поделаешь, но я о тебе все время помнил. Доктор, — обернулся он к двери, — будьте добры, пива и того... хорошего...
Доктор ловко, как опытный лакей, принес на подносе шесть бутылок пива и граненую пузатую бутылку рома.
— Ты часто ходишь сюда? — спросил Огурец. — И ты уже пьешь? Раньше не пил. Помнишь, как ты поучал: если тебе хочется выпить, иди на башню и изучай звезды: это настоящее человеческое счастье.
— У тебя хорошая память, Жорж. Сюда я не часто хожу. Ты не можешь себе представить, как я много работаю! Когда я начинаю сдавать, я заглядываю сюда, встряхнусь немного в интересах дела и опять месяц без отдыху. Но зарплаты, конечно, нехватает, —продолжал он, наливая товарищу рому, — перетаскиваю к уважаемому доктору свою комнату. Не время теперь наслаждаться фарфорами и бронзами. Пей ром, почему не пьешь?