— Понимаю, — оказал Троян.
Хот вздохнула.
— Идем со мной в швейную мастерскую, — сказала она тихо.
Они пошли по тропе через плац. На плацу Графф с тремя футболистами тренировался к состязаниям. Вера Гомонова и Греховодов стояли у поля.
— Гоняет, гоняет, — говорил Илья Данилович, — бригада в хвосте, а он с двенадцати часов гоняет!
Графф в это время пролетел мимо. Высокий, бескостый, он, казалось, никогда не мог утомиться. Мяч проскочил черту, и футболист поймал его руками.
— Графф! — позвала Вера. — В цеху вас нет с утра. Передаю тебе распоряжение Краснова: немедленно возвращайтесь в цех!
— Пусть Краснов командует над своими комсомольцами. Я не комсомолец.
— Если ты не комсомолец, то ты гражданин. Люди отдают работе все силы...
— А тренироваться за меня кто будет? Ты?
— Состязания не так важны. Можешь не выходить.
— Могу не выходить! — Графф остолбенел. — Могу не выходить!
Он полетел дальше, уронил из рук мяч и взметнул его ногой к середине поля.
— Легкомысленный молодой человек, — заметил Греховодов. — Ему скажи: революция в опасности! А он спросит: а? что? — и побежит забивать гол. Я ему уже на этот счет говорил. Но он все понимает чрезвычайно вульгарно. Раз рабочий класс победил, то, по его мнению, теперь остается только голы забивать.
Лу-ки, когда скрылась Хот Су-ин, а Цао и Сей присели на корточки играть в шашки, сказал:
— Все это русская выдумка. Если мы будем их слушать, погубим китайскую женщину и Китай.
Он тоже присел на корточки и заговорил.
— Я знаю почтенного старика Чун Чуа-лина, ее отца. Почтенный старик страдает, но молчит. Старик хорошо знает русские выдумки. Пятнадцать лет он служил бойкой[10] у русских мадам. Есть у русских на Китайской улице сад, в саду похоронены мертвые. На одной могиле стоит крылатый человек и смотрит в небо. Здесь похоронена русская женщина. Как случилось, что она похоронена? Да это вот как случилось. Почтенный отец Хот Су-ин служил у нее бойкой. Муж ее был офицером. Ты не знаешь старика, Сей? Это добродетельный человек. Он любил и уважал русскую семью. А русская женщина его била. — Лу-ки посмотрел на Сея и его товарища. — Правда, это было давно, но что значит давно? Ведь старик еще жив! Женщина его била за все. Долго самовар не закипает — бьет. Не так картошку чистит — бьет. Не так русские тарелки поставит — бьет. Очень любила бить. А старик тогда не был стариком, он был мальчишкой, который только что приехал из Чифу и ничего не понимал. Тогда старик стал смотреть: что делают другие русские со своими слугами, каули, водоносами и сапожниками. Китайцев ругали и били, им не хотели отдавать заработанных копеек. Каули несет за толстой, жирной мадамой пять пудов ее еды, и она платит ему за труд не пять копеек, а три. Каули говорит: «Мало!» — «Мало? — визжит мадама, — мало?..» — и по лицу раз, раз! Останавливаются мальчишки, проходят мужчины, всем весело, все смеются: побили китайца! Старик затаил в своем сердце месть.
Прошло три года. Чун Чуа-лин имел уже три собственные банки и собирался бросить свою службу, чтобы работать водоносом. Но он ничего не простил. Была осень, офицер уехал охотиться в Барабаш, и старик стал делать приготовления. Прежде всего он проверил, хорошо ли запираются двери, потом отточил нож. На вторую ночь он закрыл переднюю дверь и заднюю дверь и пошел в спальню хозяйки. «Кто тут?» — спросила хозяйка. «Это я, мадама, ответил старик, — я пришел взять свой долг». «Какой долг?» — закричала она и чирк-чирк электричество. И тут случилось то, о чем старик через двадцать лет вспоминает с радостью. Он мстил за нас всех... Мадама завизжала и вскочила. Но дверь закрыта, а ключ у старика в кармане. «Мадама, тише, — сказал старик. — Никого нет... Зачем кричать?..» Она скоро перестала кричать. Старик ее зарезал. Потом гулял десять лет по тайге. Да... Так вот видишь, какой это справедливый старик, и теперь он должен глядеть, как его дочь пляшет под дудку русских.