Тогда же Чен Чен-хьен, вице-король обоих Гуан, раз навсегда определил место сунятсеновцам: под топором, под пилой, под секирой палача.
Он стал истреблять их с такой последовательностью, что возник даже вопрос о назначении его специальным комиссаром по уничтожению революционного движения. Он рубил головы всем студентам, которые стриглись по-европейски, а нескольким учительницам, заподозренным в пропаганде, отрубил по плечи руки и пустил на все четыре стороны.
С той поры прошло много лет. Из противника Сун Ят-сена Лин Дун-фын превратился в его ярого сторонника. Он бежал в Кантон, где его никто не знал и где никто не мог заподозрить его в неискренности. Теперь всюду и везде он провозглашал три принципа Сун Ят-сена: национальное освобождение, народовластие и народное благосостояние!
Теперь всюду и везде по каждому из пунктов он мог говорить часами. О народном благосостоянии он написал несколько статей: «Человеческая мораль требует, чтобы пахарь владел своим полем», — писал он. — «Неестественно и ненормально, когда земля принадлежит не тому, кто поливает ее своим потом!»
Он призывал студентов и журналистов в ряды Гоминдана.
Он был так яростен в своих чувствах, чувства его казались так чисты, что он скоро занял один из высоких постов в Гоминдане.
Он двигался вместе с революционными армиями на север, он принимал самое близкое участие в событиях, содействовавших падению Шанхая, этого оплота северных милитаристов. Он вступил в Шанхай как в город, в котором никогда не был. Теперь Лин Дун-фын носил другое имя, и его никто не посмел признать. Первые месяцы его видели на митингах в рабочих кварталах, в Чапее и Нантао, и он же был комиссаром по земельной реформе.
Среди демократов и революционеров он имел много друзей. Они вместе мечтали о близком национальном освобождении страны, об изгнании иностранных империалистов, об имени «китаец», которое будет обозначать — передовой человек мира... Но тут в Гоминдане произошли события. Правая его группировка, всегда вызывавшая опасения у истинных демократов, захватила после смерти Сун Ят-сена власть. Говорят, что их поддерживали те самые иностранные империалисты, против которых Гоминдан боролся.
Друзья и сторонники Сун Ят-сена были арестованы. Многие успели бежать, но их бывшие друзья и товарищи не удовлетворились их бегством, убежавших стали разыскивать.
К удивлению демократов, Лин Дун-фын не убежал, он оказался среди победителей и стал называться своим старым именем. К этому времени относится семейная трагедия Лин Дун-фына. Сын его пошел против отца.
Чен Мянь-сен был студентом Пекинского национального университета. Лин Дун-фын, отпуская сына в Пекин, советовал ему поступить в один из двадцати частных университетов.
— Права они предоставляют такие же, как Национальный, — говорил Лин, — но учиться в них легче... Там нет этой неуравновешенной головы Цай Юан-пея.
— Вот почему я и хочу туда! — простодушно воскликнул сын.
Чен уехал в Пекин и поступил в Национальный университет.
Две с половиной тысячи студентов населяли его общежития и близлежащие дома. Две с половиной тысячи студентов учились, думали и готовы были отдать жизнь за свободу и национальную честь Китая, за свободу и просвещение народа.
Чен сразу вступил в несколько организаций: в «Общество народного образования», которое организовывало кружки грамотности для бедноты и кружки громкого чтения газет для народа, в «Постоянное дискуссионное собрание» и в «Общество изучения русско-китайской культуры».
Он презирал тех, кто занимался футболом, баскетболом, волейболом и тениссом, кто думал о мировых рекордах мяча и ракетки. Он был высок, худощав, с горящими глазами.
После завоевания Шанхая войсками южан демократическая молодежь Китая обрела крылья. Рабочие профсоюзы, объединения крестьян — во всем этом принимали участие студенты. Чен оказался во главе «Общества народного образования». Лин Дун-фын, который в это время сблизился с несколькими видными иностранцами, выслушал от них осторожные замечания по поводу сына: молодежь Китая, и в частности его сын Чен, шли сами и вели народ к пропасти.
Лин Дун-фын вызвал сына в Шанхай. Он встретил его в своем родовом доме, сидя в своем родовом кресле и сказал, что сыну пора кончать студенческие дела, что ему приготовлено место уполномоченного по земельным претензиям крестьян, то есть место фактического помощника отца.