Городские дома, от фундамента до труб забрызганные солнцем, выглядели как цветные плакаты.
«Взять в руки палку и пойти туда, за перевалы, в зеленеющую живую чащу? Пройтись и вернуться назад!»
Выломал сухую стволинку и зашагал по шоссе к бухте Тихой посмотреть на открытый океан, на Уссурийский залив, на Сихотэ-Алиньский хребет, синими глыбами спускающийся к заливу.
Поэт скоро исчез, потонул в синих, плотных слоях воздуха. Вернулся к шести часам и никого не застал. Один Лу-ки сидел на пороге и, засунув ладони в рукава куртки, не мигая, смотрел перед собой. Старик строго взглянул на него и на вопрос: «Где люди?» — ответил: «Моя не знай».
А «люди» отправились к консулу.
Через полчаса после ухода Трояна пришла Хот Су-ин и начала заниматься со своей группой ликбеза. Под школу была отведена маленькая комната, некогда фельдфебельская. Здесь стараниями учительницы и учеников стены украсились красными лентами и живописными значками, портретами и открытками. Но идея Цао помешала на этот раз занятиям. Ее стали обсуждать с Хот, пошли за Суном.
— Полезная мысль, — согласился Сун. — Полезно знать генералам, как зреют мозги солдат. Собирайте бригаду.
И бригада выступила. Она полилась по улицам, как новый дракон, раздувая над собой огненный гребень — красное знамя. Как неожиданно налетевший ветер распахивает окна и двери, так и движение демонстрации распахивало двери многочисленных китайских лавочек, сапожных, столярных и механических мастерских. Купцы, хозяева и работники выскакивали на улицу, рассматривали идущих и долго провожали их глазами.
— Что такое? — раздавались голоса.
И Сун, идущий впереди, разъяснял, что такое.
— Присоединяйтесь к нам! — звал он работников и подмастерьев. — Не бойтесь своих хозяев. Знайте, что пробил час великой битвы. И если мы будем едины, мы победим! Забастовка сапожников, несмотря на все попытки хозяйчиков сорвать ее, победоносно продолжается. Мы победим потому, что мы едины.
Бригада двигалась по китайским кварталам, обрастала сочувствующими и длинной тысячной толпой втянулась на Пушкинскую улицу.
По Пушкинской, немощеной, неторговой, где расположился кирпичными корпусами университет, бригада прошла в тишине до самого консульства, которое взобралось на сопку и отгородилось от улицы высокими решетками.
Хот Су-ин и Сун стояли впереди, около знамени. Окна консульства были величественны. Солнечный свет обращал их в пышные сияющие горны. Но, должно быть, обитатели консульства не страдали любопытством: в широкие окна, в которые, казалось, можно было увидеть и самый Пекин, не видели бедных китайцев.
Цао и Сей отправились делегатами. За ними нетерпеливо двинулись остальные и заняли всю серую широкую гранитную лестницу от решетки до площадки у вестибюля.
По бокам лестницы, на маленьких клумбах, расцветали первые цветы. На площадку вышел швейцар. Этого худощавого положительного человека демонстрация удивила донельзя. Подняв тощие брови, он готовился уже задать вопрос, но рядом с ним стал Сун и, не ожидая вопроса и выхода консула, заговорил.
— Да, ясное дело, зачем они пришли... Они пришли сказать: почтенные чиновники, капиталисты и генералы, уважаемые лица всего мира — довольно! Много тысячелетий китайцы были рабами своих чиновников и купцов. Слышали вы имена Ленина и Сун Ят-сена? Что вы скажете о Сен-вене, вожде четырехсотмиллионного народа, первом президенте Китайской республики?! Он умер, и вы думаете, умерло его дело? Вы его предавали много раз и думаете делать это и впредь? Думаете, китайский народ все будет прощать? Смотрите, не ошибитесь! Мы вам напомним завещание Сен-вена: «Сорок лет своей жизни я посвятил делу национальной революции, — писал перед смертью великий человек, — тому, чтобы добиться равенства и свободы для Китая. Эти сорок лет убедили меня в том, что задача эта выполнима, если мы поднимем массы и объединимся с народами, которые относятся к нам, как к равным». То, что вы сделали вчера в Харбине, и есть «объединение с народами, которые относятся к нам, как к равным»?
Голос Суна звенел, как колокол. Швейцар, который не обладал силой ума, способного вникнуть в смысл слышимого, начал пятиться и исчез за тяжелыми дверьми.
В это время консул осторожно вышел на балкон, и крики демонстрантов прервали речь Суна.
Консул, секретарь и, в щель двери, деятель Гоминдана Лин Дун-фын смотрели на кричащую толпу. Консул не слышал речи Суна. Он подумал, что это новая волна забастовки, и счел за хорошее предзнаменование, что рабочие, наконец, решили обратиться к нему. Консул был человек образованный, много знал, много читал, он был человек, уважаемый своими друзьями. Он взглянул на секретаря.