На темной пустынной улице послышались шаги.
Кто-то шел, спотыкаясь и стуча по камням сапогами. Хорошо, если это Троян, не то самому придется тащить до трамвая тяжелый чемодан.
Через минуту стало ясно, что прохожий направлялся к крыльцу, на котором стоял Береза, а еще через минуту в бледном свете фонаря на углу улицы вырисовался Троян.
— Я уж думал, что по рассеянности, свойственной поэтам...
— Но не свойственной мне...Ты ведь отлично знаешь, что я не рассеян и не забывчив.
Они прошли в комнату. Она давно приняла нежилой вид, в ней точно выпал снег: с книжных полок спускались газетные листы, под газетными листами исчезли письменный стол, диван и на стене карта Камчатки.
— Покачает вас, — сказал Троян.
Он сел на стул, оглядел комнату, товарища, собственные ботинки, поголубевшие от пыли.
— Когда-нибудь и я поеду на Камчатку... Заманчивая страна. Девственная природа: вулканы, неведомые реки, непуганые звери. Много ли еще на земле таких мест? Своего рода музей первозданного мира. Путешествие в такой музей всегда будет обогащать ум и вдохновлять чувства... Но когда я поеду? В одном Владивостоке столько тем и проблем... Над миром, Павел, встает утро. Над музеями природы, над ветхими и только что строящимися городами, над стариками и новорожденными... И прелесть этого утра превосходит самые затаенные надежды человеческого сердца.
— Ого! Каков стиль!
— Что, высоко?
— Высота значительная.
Оба засмеялись.
Береза с помощью Трояна взвалил на плечи чемодан, и товарищи выбрались из комнаты.
Ветер дул попрежнему, и тучи попрежнему низко и торопливо летели над городом. Фонарь на перекрестке раскачивался: широкое крыло тени, точно живое, то бросалось на стену противоположного дома, то прыгало вниз.
Деревянные мостки тротуаров были ненадежны, и Береза с Трояном шагали посредине улицы.
К десяти часам на пристани собралась вся группа. Студенты сидели с вещами в самой голове очереди.
Посадка, назначенная в десять, не началась, однако, и в двенадцать.
Ветер усиливался. Тучи поднимались выше. Теперь они летели стремительно и стройно, как флотилия дирижаблей.
— В Японии выпустят на берег? — спрашивала Зейд, пряча голые руки под жакетку.
— В Японии побывать, конечно, интересно, — говорила Тарасенко, — но уж побывать, так побывать! А сойти на берег на час — меня такая прогулка не привлекает.
Она прижималась к Залевской: было зябко от ветра, от ночи, от ожидания.
— О чем это думает Точилина? — сказала Зейд. — Староста! Пришла, посадила всех на ветру и исчезла. Как хотите, а я не буду здесь мерзнуть.
Она ушла в буфет, заговорила с моряками о часе отхода, о погрузке, о ветре и стала вместе с ними пить чай.
Зейд любила море и даже одно время мечтала стать капитаном. Ее привлекали опасности. Ей казалось, что советские девушки прежде всего должны показать, что они готовы выйти победительницами из любых злоключений. «Боже мой, — думала она, — ведь произошла революция, весь мир открыт нам, чего же бояться?» Точилина казалась ей без нужды осторожной. Всего-то опасается, думает, что сил у девушек нехватит... Как она забеспокоилась о том, что на Камчатке не будет ни яслей, ни столовых! И пусть не будет! Ничуть не страшно... Береза молодец, отлично тогда ответил ей...
Она пила горячий чай, разговаривала с моряками о туманах Охотского моря и вдруг увидела Точилину, которая покупала в буфете на всю группу сайки.
Точилина сделала вид, что не заметила Зейд. Но, конечно, она заметила и была недовольна: как же Зейд самовольно покинула товарищей!.. А нужно, товарищ Точилина, не только сайки покупать, но и позаботиться еще о том, чтобы люди не дрогли на ветру!
Точилина взяла объемистый сверток и, осторожно ступая между столиками, людьми и чемоданами и попрежнему не замечая Зейд, вышла на набережную.
Пакгаузы, белое здание вокзала, краны, заборы, груды ящиков, мешков, пароходы с сигнальными огнями, толпы людей на пристани, ночь, разорванная в клочья фонарями, окнами и белыми зданиями, — все это мешалось с грохотом лебедок, криками грузчиков и настойчивым боем волн о причалы.
Гончаренко вел дипломатические переговоры с командой, суть которых сводилась к тому, что нельзя ли студентов посадить раньше.
Но команда не поддалась на его рассуждения.
Пассажиры первого и второго классов проходили на пароход беспрепятственно. Третий класс продолжал обвеваться ночью, шумами и сырым крепнущим ветром.