Он не отходил от окна и весь отдавался радостному чувству безмерной свободы, которая точно неслась ему навстречу. Когда поезд прорвался через горы к берегу Амурского залива, уже совсем повеяло домом — детством, старыми гимназическими воспоминаниями.
Был час рассвета. Розовый туман стлался над водой, превращая в одно сияющее целое воду, небеса и далекие горы противоположного берега. Лесистые склоны Богатой Гривы, черные от теней, спускались с востока к заливу. Поезд мчался мимо дачных полустанков по самому берегу моря и от этого чудилось, что он летит над водой.
Первые солнечные лучи застали Свиридова на вокзальной площади. Солнце ударило в окна Дворца труда, скользнуло по крышам, переметнулось на скалистую вершину Тигровой батареи. Свиридов снял шапку. Прохожие думали, что он просто подставляет голову утренним лучам, но он снял шапку от глубокого волненья и так, с шапкой в руке, подошел к поджидавшим его товарищам.
Хозяйство края было огромно. Первый месяц секретарь обкома странствовал по тайге, посетил Сучанский рудник, рыбалки, в Посьетском заливе долго сидел на берегу и рассматривал груды раковин. Перламутр отливал розоватой белизной, перламутр, из которого можно было делать отличные пуговицы... А ведь Дальторг покупал в Японии по сравнению с этой скверную раковину, да еще втридорога. Почему?
Несколько раз приезжал он в долину Лянчи-хэ на опытные плантации суходольного риса. Суходольный рис! Скептиков не обобраться: ведь сухость противоречит самой природе риса, ему нужна влага болота... «Комары, ревматизм, — думает Свиридов. — Но вот рис растет же здесь на сухих участках... урожаи сегодня, правда, неполноценны, но завтра они станут обильными, рис изменит свой характер, и тогда в земледелии начнется новая страница. Тогда за рис с охотой возьмется и русский крестьянин, да и кореец и китаец разогнут сведенные ревматизмом спины».
Через месяц Свиридов вернулся во Владивосток. В короткое время он узнал множество рабочих и служащих города, и эта его жадность к людям, желание все узнать и все видеть самому особенно привлекала Березу. Так было и в школьные годы, потому что Свиридова он знал со школьной скамьи, так было и в годы партизанской борьбы.
В столовой Свиридова сидел Глобусов, начальник Дальлеса. Курил и смотрел в окно на извилистую линию пристанских огней. В приотворенное окно влетал в комнату соленый ветер.
— Вызвал тебя? — спросил Глобусов.
Береза усмехнулся:
— Не успел, сам пришел.
Глобусов выпустил струю дыма, ветер подхватил ее, смял, увлек за окно.
— А вот этого я не одобряю. Нельзя так. — Он поднял брови: — Напролет день и ночь... Ведь уже одиннадцать!
— А почему, собственно, нельзя? Ведь Николай Степанович любит.
— А ты вот порядка не любишь, — сказал поучительно Глобусов. — Неправильное у нас представление о руководящей работе... Это якобы нечто безбрежное, всепоглощающее. А на самом деле руководящая работа, как и всякая другая работа, есть прежде всего работа, и человеческий организм в этой работе требует такой же дисциплины, как и во всякой другой. Человек должен иметь время для отдыха.
— Нет, безбрежное, — упрямо сказал Береза. — Как дыхание, как жизнь... Я понимаю Свиридова.
За стеной в кабинете засмеялись. Оттуда, посмеиваясь, вышел седой человек в форме капитана дальнего плавания.
— Попробуем, попробуем, — говорил он. — Я убежден, что зимние рейсы удадутся.
— Конечно удадутся, — сказал Свиридов.
Он вышел в столовую, невысокий, широкоплечий, в суконной гимнастерке. Сел за стол, положил перед собой коробку с папиросами, сказал:
— Ну вот, отлично, что вы у меня оба. Глобусов, тебе задача обеспечить необходимым сортовым лесом бочарный завод. Ты, мне кажется, позабыл о нем. Есть, мол, какой-то заводишко в Гнилом углу[2], какую-то бочку там сколачивают. Ну и пусть себе сколачивают. Мое дело — лес. А бочка — дело директора бочарного завода Ергунова.
— Так точно, — по-солдатски отрезал Глобусов: — мое — лес, его — бочка.
— Сортовый лес изволь ему доставлять, — улыбнулся Свиридов, раскрывая коробку с папиросами и подвигая ее Глобусову и Березе. — Имей в виду, АКО от этой бочки зависит всецело. Не будет бочки, не будет и соленой рыбы.
— Николай Степанович, — возразил Глобусов, — по-моему, так остро вопрос не стоит: ведь японцы не отказываются выполнять наши заказы на тару.
— Друг мой, Глобусов, неужели ты хочешь дождаться того времени, когда они откажутся? Вот, опасаясь этого, я тебя и пригласил: давай сортовый лес без перебоя. Задача нам нынче по рыбе большая.