Его схватили. Схватил тут же на улице патруль. Шли два солдата Сун Чуан-фана с карабинами и маузерами и за ними палач. Они останавливали, хватали и казнили всех подозрительных.
На правой стороне груди брата блестела медаль. Его не спросили ни кто он, ни как его имя, солдаты поставили его на колени, палач взмахнул палашом, и все пошли дальше, отбросив сапогами отрубленную голову...
Едва оправившись, Чен вернулся в Пекин.
Там уже все кипело: к событиям в Шанхае пекинцы не могли оставаться равнодушными.
Чен вскочил на велосипед. Запыленный, сожженный солнцем, носился он по окрестным деревням с длинными лентами лозунгов, с горячими непримиримыми речами.
Не так легко рассказать крестьянам о том, что происходит за пределами его поля, но если крестьянин поймет, он поймет на всю жизнь.
Так началась подготовка к грандиозной демонстрации, которая должна была показать иностранным угнетателям и предателям Сун Ят-сена, что китайцев уничтожить нельзя.
Занятия в университетах и колледжах прекратились. Правда, преподаватели приходили на лекции, но студентов не было: они разъезжали в агитбригадах, писали листовки, пьесы, выпускали газеты, выступали на фабриках и месили пыль дорог между деревнями.
Чен сдружился в университете с Лян Шоу-каем, сыном зажиточного крестьянина. Отец послал Ляна в университет, мечтая о чиновничьей карьере для сына. Ничего выше не могло представить себе воображение старика.
Но сын пленился другой карьерой: он обучал грамоте рабочих, попадал в полицейские облавы, рука у него была проколота штыком. Это был худой юноша с такими же, как у Чена, горящими глазами.
Чен и Лян накануне знаменательного дня демонстрации не ложились спать. Они объезжали в последний раз профсоюзы, проверяя наличие знамен, лозунгов и упорной воли.
Всю ночь натягивали поперек улиц лозунги. С раннего утра потекли демонстранты, сначала неорганизованные. Они, как волны, запруживали улицы, и крики и возгласы их неслись в посольский квартал.
Потом пошли колонны профсоюзов. Бамбуковые трости с хвостами лозунгов, плакаты, велосипедисты с иероглифами на спинах.
Шли текстильщики, наборщики, водовозы, уборщики улиц, шли трамвайщики, бросив на улицах вагоны трамвая. Шли рабочие телефонных станций, шоферы и служащие муниципалитета. Шли швейники китайского и европейского платья.
И, наконец, крестьяне. Те самые крестьяне, с которыми так много разговаривал Чен. Пришли земледельцы подпекинских равнин со своих рисовых и пшеничных полей, пришли скотоводы Западных холмов...
И шли отряды красных пик. Невооруженные, они шли рядами, с красными лентами на рукавах курток. Впервые они вышли из своих пшеничных и гаоляновых трущоб.
Но впереди всех были студенты, направляя демонстрантов к посольскому кварталу, на его главную улицу, чтобы поняли японцы, англичане и американцы, что миновали времена покорности и рабства.
Американская конница расположилась за Стальными воротами на Легашен-стрит. Карабины и маузеры. Легкие пробковые шлемы на головах. Прошла рота японской пехоты, сипаи, английская пулеметная команда.
Сколько же их?
Даже у студентов невольное замешательство. Даже самые бесстрашные чувствуют волнение и нерешительность...
И группа студентов начала обходить Стальные ворота. Она могла увлечь всех.
— Не нужно обходить! Это — уступка! — кричит Чен.
В эту минуту замешательства выбежала из студенческих рядов девушка. Тонкая, с темносиними глазами, в черной юбке, в белой студенческой куртке.
Она схватила знамя, заколебавшееся перед посольским кварталом, вырвала его из рук знаменосца и побежала к воротам.
Разве можно было оставить ее одну?
Вся толпа рванулась за ней.
Ожидали ружейного залпа, пулеметного огня... Но люди уже перешагнули через порог, называемый страхом. Теперь они были господами над жизнью и смертью. Должно быть, поэтому американцы осадили коней, англичане и японцы опустили винтовки.
Чен видел, как девушка со знаменем почти проскочила между створками ворот, но удар кулаком в грудь отбросил ее. Она пошатнулась, знамя в руке ее дрожало. Ворота захлопнулись.