— Урожденный в Новосибирске, — густил Посевин, с каждым глотком все сильнее ощущавший тоску: банчок — последний, и страшный водочный голод будет удовлетворен только наполовину. — Урожденный в Новосибирске, жена, дети, свиньи...
— А ремесло твое?
— Продавцом работал. Я что хочешь, братец, продам.
Он сделал длинный горячий глоток и нахмурился:
— По Камчатке ходил?
— Был кое-где. А ты как, Посевин, Камчаткой доволен?
Посевин щелкнул по банчку. Банчок откликнулся звонко и весело: «Всего, мол, граждане хорошие, выполоскали, вылюлюкали. Рад стараться!»
— Доволен, спрашиваю, Камчаткой?
— Камчаткой? — Посевин потер лохматые клочковатые брони. — Золото на Камчатке есть, вот что.
Мрачно, искоса взглянул на бухгалтера, точно тот вслед за этим открытием должен был броситься на него и, приставив нож к горлу, спросить: где золото?
Но товарищ отнесся к золоту спокойно. Он держал двумя руками кружку и рассматривал дно: один или два глотка? Нет, пожалуй, хороший — один.
— А ты что, все по рыбе? — успокоившись спросил Посевин.
— Раньше рыба была прибыльна...
Над опустевшим банчком пьяницы сидели и думали о сокровищах.
— Ты понимаешь, — шептал Посевин, чувствуя нарастание страшной животной тоски. — Ты понимаешь, ведь лежит оно там живое, а я здесь кишки из рыб деру. Взять не могу... Собак надо, юколы надо... Денег надо, а он по шестьдесят рублей в месяц рыбаку платит.
— По шестьдесят рублей, — бормотал бухгалтер. — Если считать, что ты всю свою жизнь будешь рыбаком, тогда по шестьдесят рублей, может, и ничего. Но ведь ты приехал на сезон, тебе надо положить в карман куш и уехать, и пропади она пропадом, Камчатка... А тут по шестьдесят рублей! Какая женщина будет жить с тобой за шестьдесят рублей? А это ведь женщина и какая женщина! В океан бросается, точно в ванну. Амазонка! Слыхал ты об амазонках, Посевин?
— Ты о ком?
— Имя ее Зейд... Высокая. Я люблю высоких.
— Бабы, братец ты мой, чепуха. Что бабы — золото надо!
Вечером было открытие курсов, а ночью пошла кета.
Она в этот нечетный год не снизила своего порыва. Она шла плотными отрядами, жалась к берегу, спасаясь на мелях от белух и нерп. Пресная вода, вода нереста, раздражала рыбу до последней степени, в каждом лимане она волновалась, бушевала и отправлялась в верховья.
Зейд проснулась от неясного внутреннего волнения. Два рыбака сидели на койке в углу и тихо разговаривали. Остальные спали.
Она натянула сапоги и вышла из барака. Ее охватил сырой ветер, охватил, подхватил, чуть не опрокинул. Фонари тревожно, взад-вперед, двигались по берегу. От освещенных окон конторы до самого прибоя тянулись золотые полосы.
На Зейд наскочил человек, оказавшийся Шумиловым.
— Это вы, Зейд?
— Я, товарищ Шумилов.
— Подымайте всех, кета пошла!
Так началась страда.
Рыбаки уже вставали, когда Зейд вбежала в барак. Точилина и студентки торопливо одевались. Лежала в постели одна Тарасенко.
— Скорее, ребятки! — крикнула Зейд. — Тарасенко, а ты что же?
— Я же прикреплена к жиротопке.
— Пустяки! Жиротопка еще не работает.
— Она может заработать каждую минуту. А если я уеду, какой же смысл будет иметь тогда прикрепление?
— По-моему, оно вообще не имеет никакого смысла. Это твое собственное изобретение. Ты — практикантка, и тебе надо охватить все производство.
— Для этого не нужно под каждый нож совать свой палец. Староста согласилась с моим прикреплением.
— Точилина! — срывающимся голосом сказала Зейд. — Неужели ты не понимаешь: рыба пошла! Как тебе не совестно!
— Ну это, знаешь, уже слишком! Действительно, разреши мне распределять обязанности.
— Но ведь ты знаешь, что рук на рыбалке нехватает.
— Две неумелые руки положения не исправят!
— Странно ты рассуждаешь...
— Ты всех судишь по себе... Смелость и предприимчивость прекрасные качества. А вот с дисциплиной у тебя слабо.
— Если ты считаешь, что дисциплина — это слушаться тебя, то о дисциплиной у меня слабо. Но дисциплинированным человеком я считаю такого человека, который подчиняется прежде всего законам, провозглашенным революцией!.. А Тарасенко хочет быть барышней. Как она лелеет свои косы! Иной парень прямо с них глаз не сводит, а зачем это?
— На кунгасы, на кунгасы! — кричал Савельев.
Зейд и Точилина устроились на носу кунгаса.
Темнота неба, океана. Звезды. Пляшущие огни над водой. Ветер. Соленые брызги на руки, на лицо, на губы.