Это и предопределило его судьбу. К такому выводу, не колеблясь, пришла прогрессивная общественность Уругвая, причислившая убитого к числу жертв реакции, местной и американской.
Долгое время, однако, оставался неизвестным механизм преступления, совершенного 19 декабря 1974 г. на авеню Пуанкаре в Париже. Спустя два года информационный бюллетень компартии Уругвая задавался вопросом: «Кто убил полковника Трабаля?» — и замечал далее: «Мы не думаем, что тайна останется вечной». Впрочем, этот бюллетень вплотную подошел к разгадке тайны, когда предположительно поставил знак равенства между трагической гибелью Трабаля и бывшего чилийского генерала, противника пиночетовской хунты Карлоса Пратса.
В другом номере, вышедшем несколькими месяцами позже, упомянутый информационный бюллетень был совсем уже на пороге разгадки трагедии на авеню Пуанкаре, когда отметил «координацию деятельности аппаратов безопасности и репрессий фашистских диктатур» Латинской Америки.
Тем не менее лишь сравнительно недавно, в конце 1979 г., благодаря просочившимся в прессу сведениям, приведенным в одном секретном документе комиссии по иностранным делам сената США, стало точно известно, что убийство полковника Рамона Трабаля в Париже в 1974 г. лежит на совести «Кондора».
Остается в заключение обратить внимание читателей на иезуитскую изощренность действий «Кондора», который своему преступлению на одной из парижских улиц придал видимость акции, совершенной левыми радикалами, создал миф о никогда не существовавшей в природе «Международной бригаде имени Рауля Сендика» и ухитрился приплести к этому делу уругвайское движение «Тупамарос».
Тот же почерк
В 1976 г., когда произошли события, речь о которых ниже, Уругвай переживал острый экономический кризис, усугублявшийся тем, что значительная часть национального бюджета поглощалась репрессивным аппаратом. Многие уругвайцы покидали родину, спасаясь от преследований или будучи не в силах найти работу. При населении, не достигающем 3 миллионов человек, в стране насчитывалось 7 тысяч политзаключенных. Однако сопротивление диктатуре не прекращалось ни на один день. Росла внутренняя и внешняя изоляция режима. В глубоком подполье действовал Широкий фронт. Его цементирующей силой являлись, как и сегодня, коммунисты. В то же время фронт устанавливал контакты и с представителями традиционных буржуазных партий — Национальной («Бланко») и «Колорадо». Объединение всех антиимпериалистических, антиолигархических сил, включая сюда демократические круги буржуазии, определенные клерикальные круги, прогрессивную часть военнослужащих и другие слои, — к достижению такой цели призывала компартия.
Рабочий класс и его авангард, возглавившие борьбу за создание антифашистской коалиции, организовывали забастовки с требованиями улучшения жизненного уровня и восстановления политических свобод. Первый секретарь ЦК Коммунистической партии Уругвая Родней Арисменди подчеркивал: «1976 год, год жестоких репрессий, отмечен тем не менее забастовками и массовыми выступлениями трудящихся…»{21}
Неудивительно, что власти чувствовали себя неуверенно. В результате обострились противоречия в самой правящей верхушке. Эти противоречия, по существу, приняли форму кризиса военно-гражданского руководства — кризиса, который летом 1976 г. привел к смещению президента Бордаберри.
В нервозной для уругвайских властей и для их вашингтонских покровителей обстановке складывавшегося единства действий антидиктаторских сил ужесточение репрессий коснулось не только коммунистов, но и представителей других оппозиционных кругов. Причем эти репрессии, как и прежде, не ограничивались национальными границами страны, выходя за ее пределы и охватывая зарубежные государства, где имелись эмигранты из Уругвая.
22 мая 1976 г. аргентинское телеграфное агентство ТЕЛАМ распространило следующее коммюнике полицейских органов страны: