Утром, еще не совсем проснувшись, но заметив светлую полоску по краю опущенной шторы, он позвонил ей.
— Что случилось?
Он услышал позвякивание фарфора. Она завтракала.
Еще одна ошибка. Да что это с ним?
— Я хотел убедиться, что с тобой ничего не случилось.
— Конечно, со мной ничего не случилось.
— Теперь я это знаю.
Маргарет с хлюпаньем глотнула.
— Во всей Мексике я ни разу не пила приличного кофе. Паршивая страна. Послушай, Роберт, я всегда думала, что это женщине полагается звонить на следующее утро и говорить что-нибудь вроде: «Правда, было чудесно?» или «Когда мы снова увидимся?»
Он покраснел от обиды и злости.
— Да, конечно, — сказал он. — Но я знаю, где мы снова увидимся.
Она опять засмеялась.
— Нет, дружочек, в конторе ты меня сегодня не увидишь. Я еду в Порт-Беллу.
— Что тебе там понадобилось?
— Повидать сестру, — сказала она и повесила трубку.
В это утро все шло из рук вон плохо. Он никак не мог встать. И только мысль о том, что скоро должны явиться невидимые домохранители Анны, наконец согнала его с постели.
Он опоздал, но все равно он поехал не в контору. Он поехал в яхт-клуб, нетерпеливо лавируя в утреннем потоке машин. Он почти бежал по бетонному пирсу в ярком свете позднего утра. (Вчера в безлунной тьме он шел тут с Маргарет — и сейчас он словно все еще ощущал теплоту ее руки, нежность кожи, хрупкость костей, сжатых его пальцами.) На яхте он сразу пошел в каюту. И почувствовал ее запах: неподвижный, застоявшийся воздух был весь им пропитан. Ее бокал стоял на столике. Он взял его, увидел след губной помады, потер его об щеку, а потом о губы. Он убрал бокал на место в шкафчик, не вымыв его, и подошел к койке: полотняное покрывало еще хранило отпечаток ее тела. Он долго смотрел на покрывало, не касаясь его, потом налил себе виски, сел напротив и начал медленно пить. Снова наполнил бокал и вернулся на прежнее место. Допив, он вымыл бокал и убрал его.
Возвращаясь в город, он тяжело привалился к дверце, безучастно глядя на знакомые улицы. Он потер подбородок и обнаружил кое-где щетину — бреясь, он слишком торопился. Ну, не идти же в таком виде в контору. Он продолжал теребить жесткие волоски и, садясь в парикмахерское кресло, уже мог бы поклясться, что они длиной в палец, не меньше.
В контору он явился только к полудню. Его секретарша подняла на него глаза, поколебалась и ничего не сказала.
— Проспал, — сказал он.
— Да, сэр.
От него пахло парикмахерским одеколоном. Этот запах чрезвычайно ему не нравился. Несет, как от гробовщика, подумал он. Приторно-сладким. Внезапно он громко захохотал.
На этот раз секретарша даже не подняла глаз. Она аккуратно раскладывала бумаги на его столе.
Роберт принялся машинально подписывать письма, как всегда поражаясь размерам империи Старика.
Разнообразие интересов «Эспленейд энтерпрайзез» было удивительным, Роберт вздохнул — нарочно не придумаешь! Аптеки в Чикаго, фабрика игрушек в Атланте, яблочные сады в Нью-Джерси и Виргинии, тысячи две акров под хлопком в Миссисипи, три небольших банка в разных уголках страны, половина модного ювелирного магазина в Сент-Луисе. А через участие в разных других корпорациях еще и небольшая газета, нефтяные промыслы, телевизионная станция, доходные дома на Лонг-Айленде… И Старик внимательно следил за всем этим, с безошибочной точностью ставя то на одно, то на другое или на все вместе в игре против остального мира.
У меня такое ощущение, что я захлебываюсь, думал Роберт.
Он перехватил внимательный взгляд секретарши.
— Усталость на поле боя, — сказал он.
Другой такой абсолютно непривлекательной женщины ему никогда не приходилось встречать. Остренькое, словно изможденное, личико секретарши, ее щуплое тело приводили ему на память обитателей концлагерей, которых он видел в Германии. Да ест ли она или считает это излишним? — вдруг подумал он. Она была безупречна, она была идеальна, она была ничто. Мисс Джонс. Существо женского пола, как свидетельствует «мисс». Вид «человек», как свидетельствует «Джонс», Мисс Джонс — и все. Деловитая, разумная тень, которая ходит, говорит, печатает на машинке, отвечает на телефонные звонки, рассортировывает квадратные мили всяких бумаг. Вы удивительны, мисс Джонс. Женщина, нарисованная ребенком, плоская и бесцветная.
— Мисс Джонс, — сказал он. — Вы замечательная секретарша.
— Благодарю вас, сэр.
В ее голосе не слышалось никакого удовольствия.