Поднимаясь по лестнице, она думала: весь дом пропах цветочной смесью, Анна повсюду рассовывает свои мешочки с дурацкими сухими лепестками. Но хоть они сухие и мертвые, а пахнут очень свежо…
Она постучала в дверь Анны, подождала, пока щелка внизу не осветилась, и вошла.
— Доброе утро! — сказала она.
— Боже мой! — Анна, выпрямившись, сидела на постели. Ее овальное лицо было затуманено сном, длинные черные волосы ровно и прямо падали на спину, нисколько не спутавшись даже во сне. Безупречно прямые черные волосы с одной седой прядью у левого виска.
— Это настоящая седина или ты их выбелила?
— Что?
— Она настоящая?
— Конечно, настоящая.
— Я ведь не знала. Ты сейчас выглядишь так, словно сошла с киноэкрана.
Белые, чуть смятые простыни, бледно-голубое одеяло, белая ночная рубашка с квадратным вырезом и длинными рукавами… Маргарет подумала: ей-богу, если посмотреть поближе, так наверняка окажется, что все покрыто дорогой вышивкой или кружевом. Старомодная элегантность — в этом вся Анна. Театрально старомодная. А я? Завитки, завитки, как мои волосы. И круглая итальянская физиономия. Я выгляжу, как шарики на эвкалипте, круглые и колючие…
— Ты приехала из Нового Орлеана, чтобы сказать мне это?
— Нет, — сказала Маргарет.
— Извини, я, кажется, совсем отупела. — Анна машинально разгладила несмятую простыню. — Но когда ты приехала? Я не знала, что ты думаешь приехать.
— Я только что явилась. По дороге свернула к Уоткинсу сказать, что проклятая свора опять шляется на воле. И наткнулась на Джошуа, который сидел по-турецки, изображая Будду.
Пальцы Анны продолжали разглаживать край простыни.
— Надеюсь, Уоткинс сообразит последить за цветниками… Джошуа составил план своего будущего. Он тщательно все обдумал и хочет поговорить с тобой. Ты против?
— Против? — Маргарет посмотрела в затененный угол спальни. В этом доме всегда темно, подумала она. Повсюду лампы, но никому ни разу не пришло в голову включить их все, а потому ночные тени таятся по углам и смыкаются у стен. Анне так нравится. — Нет, я не против. Как я могу быть против?
— Для него это очень серьезно! — Пальцы Анны покончили с простыней и добрались до гофрированной оборки. Они проглаживали ее методично и ровно, продвигаясь вперед дюйм за дюймом.
— Я приехала сюда не для того, чтобы обсуждать Джошуа.
Было бы легче, думала Маргарет, если бы все это не выглядело таким ненастоящим. Так и кажется, что вот-вот раздастся музыка за сценой. Анна занимается тем, что создает декорации, а потом живет в них…
— Папа сказал, что Роберт решил выложить тебе все.
Пальцы Анны перестали двигаться. Они застыли на гофрированной оборке — тонкие, гладкие, чуть смуглые.
— Папе не следовало этого говорить.
— И он сообщил мне про вашу сделку.
Руки сомкнулись, пальцы легли на пальцы. В поисках утешения? В поисках силы?
Анна сказала:
— В сущности, меня это не удивило… когда я хорошенько подумала.
Маргарет выжидающе думала: я сейчас же уеду обратно. Прямо сейчас.
— Видишь ли, у Роберта было столько женщин, и одной больше…
— Одной меньше.
Надо бы рассказать ей о том, как Бертуччи стоял за дверью. Надо бы… Но я не расскажу.
— Я приехала, чтобы извиниться.
— В этом не было никакой нужды. — Голос Анны был безмятежно сухим. Совершенно лишенным эмоций. — Я знаю Роберта. Сколько бы у него ни было, ему мало. Всегда мало.
— Но мне — нет. Это кончено.
— А если бы папа тебе не сказал?
Маргарет заколебалась, застигнутая врасплох. Под невозмутимостью — злорадство?
— Ответь на это сама, — сказала Маргарет.
— Папа так к нему привязан!
— Я знаю — как к родному сыну… Ладно, послушай: я приношу извинения, и очень сожалею, и уезжаю домой.
Маргарет была уже у двери, когда Анна сказала:
— Не принимай к сердцу. Ведь все остается в семье.
Всю обратную дорогу Маргарет отчаянно гнала машину, стараясь спастись от настигающей волны этой злобы.
Стэнли, 1965
Это я, Стэнли, ваш любезный гид, ваш покорный слуга, ваш преданный потомок рабов. Правда, это вопрос непростой. Племянник моего шурина — семнадцать лет, африканская прическа, — он говорит мне: «Вы — белый негр». Наверное, он сказал бы что-нибудь покрепче, да его мать сидела рядом. Белый негр! Я только посмотрел на него — у меня-то кожа черно-лиловая, а в нем от негра разве что прическа. Итальянцы и то посмуглей попадаются… Ну, я посмеялся — а что мне оставалось? Среди белых я негр, среди негров — белый. Как тут не захохотать… Может, он меня и презирает, но ведь не отказался же от залога, который я за него внес, когда он начал обчищать машины. Еще как рад был. Его папочка и мамочка бросились ко мне со всех ног, стащили с постели, потому что это был уже второй привод и судья назначил порядочный залог. У меня бронхит и температура тридцать девять, да ведь надо спасать их миленького мальчика… Деньги-то только у меня есть, у меня и у Веры. (Ей этот парень тоже не слишком нравится, но она считает, что обязана.) И знаете, когда, я ехал в участок, то всю дорогу думал, что вот, наверное, Старик так же себя чувствует — люди ждут, чтобы он их вызволил из беды, люди чего-то требуют, потому что они родня.