Потом из осторожности он решил уехать и купил билет до Чикаго, потому что ему хотелось посмотреть этот город. Но в дороге ему так повезло (рассеянный кондуктор, пьяница, спавший мертвым сном, гомосексуалист, плативший деньги вперед, глупая старуха с толстой пачкой банкнотов в сумочке), что он спрыгнул с поезда, едва он замедлил ход на подъеме. В Чикаго он так и не попал, а вернулся в Эдвардсвиль — обрадовать мать.
— Что-то ты похудел, — сказала она. — И надолго ты теперь уедешь?
— Теперь надолго. — Он смотрел ей прямо в глаза, словно говоря: «Ну-ка спроси, откуда у меня деньги!» Но она не спросила. — При всякой возможности буду присылать еще, ма.
Ему было почти пятнадцать лет. Все деньги он оставил ей, себе взял только на билет. На этот раз он отправился в Питтсбург. Не прошло и недели, как он стал сожителем проститутки. Его широкое свежее лицо понравилось ей, в постели он ее покорил, а потом совсем запугал внезапными сменами настроения. Он забирал ее заработок, потом нашел еще одну, более отвечавшую его вкусу — у нее были рыжие волосы и хрупкая фигура, потом подобрал и других. Он управлял ими с бесстрастным спокойствием — то пускал в ход кулаки, а то обращался с ними, как со школьницами. Он хладнокровно рассчитывал свое поведение. Радости плоти его не интересовали.
Лишь порой, когда он методически их избивал, его вдруг охватывало возбуждение. И тотчас он останавливался, чтобы не потерять власть над собой.
Когда он добрался до Западного побережья, ему было семнадцать лет. Он решил отправиться в море — его тянуло в безграничные пустынные просторы. И в течение десяти лет он бороздил Тихий океан на всевозможных судах — от старых, ветхих шхун до новейших грузовых пароходов. Сначала он плавал матросом или коком, отрабатывая проезд, но потом превратился в пассажира. Он стал даже привередлив, предпочитая суда водоизмещением более двух с половиной тысяч тонн. Ему нравился комфорт. Он был не молодым искателем приключений, а дельцом, высматривающим выгодные предприятия. Он брался за любую контрабанду. Хинин, опиум, женщины, оружие — ему годилось все. Он научился объясняться по-китайски, бегло говорил по-испански и отрастил усы, чтобы казаться старше. Лицо его похудело, но осталось румяным. За годы странствий он переболел разными лихорадками, а в Малаккском проливе перенес тропическую малярию. Дела его шли все лучше и лучше. Четвертую часть своих прибылей он отсылал матери, а остальные свободные деньги хранил в Сан-Франциско. Он не давал ей никаких советов — они ей не были нужны. Она купила две фермы и приценивалась к третьей. Ее подробные письма забавляли его — она вела свои дела рассчетливо и с большой выгодой. Он старался представить себе, что обо всем этом думают жители Эдвардсвиля.
Когда ему было двадцать семь, он познакомился в Сан-Франциско с Сарой Чэпмен. Незадолго до этого он провез крупную партию винтовок, за которые с ним расплатились золотом. Но в Мексике один неосторожный шаг чуть не стоил ему жизни. В Сан-Франциско он вернулся с плохо заживающей большой раной в левом боку и полный злобы на собственную глупость.
Как-то утром он пошел в аптеку (у него начался кашель) и увидел там молодую женщину в белой накрахмаленной блузке. Ее темные волосы были уложены в высокую прическу. Он отрывисто назвал лекарство. Она молча повернулась к нему спиной и принялась переставлять на полках флаконы.
— У вас его нет, что ли?
Она продолжала молчать, словно не слыша.
Он постоял немного, покусывая нижнюю губу и разглядывая тонкую прядь, упавшую ей на шею.
— У вас волосы растрепались, — почти шепотом сказал он.
Она подняла левую руку к затылку и подобрала локон. Молча.
Он засмеялся, но тут же охнул от боли в боку. И тогда она обернулась.
Он провел рукой по усам — выступавший под ними пот щекотал кожу.
— Извините, сударыня. Я, кажется, был груб.
— Вы больны?
Он облокотился на полированный деревянный прилавок.
— Ранен, а не болен.
В этот день он пил у нее чай в маленькой гостиной позади аптеки. Чай подала старая китаянку. Сара что-то ей тихо сказала, и она ушла в аптеку.
— Вы говорите по-китайски?
— Мои родители были миссионерами.
Ее муж, аптекарь, умер два года назад, теперь хозяйкой была она.
— Мне это очень нравится, — сказала Сара. — Вот только с пиявками не люблю возиться.
На следующий день Оливер пришел опять, потом еще, и так продолжалось месяц за месяцем. Мать прислала ему письмо, просила приехать в Эдвардсвиль. «Очень занят, — писал он ровным ученическим почерком. — Надеюсь, ты здорова». Он почти забыл, как выглядит Эдвардсвиль.