Длинные ороговевшие ногти, кайма мозолей по всей стопе. Он посмотрел выше и увидел молодую женщину в выгоревшем розовом платье — собственно, розовым оно было только у швов, — с короткими курчавыми черными волосами и голубыми глазами. На бедре у нее сидел ребенок. Пока Оливер смотрел, малыш, одетый в одну лишь короткую рубашонку, вдруг пустил струю. Она оросила доски крыльца, и куры под ним беспокойно заклохтали.
— Пришла посмотреть, кто там дымил. — У нее был тонкий певучий голос, как у китаянок в Сингапуре.
Старик кончил возиться у пироги и пошел к дому, держа двух уток и большого окуня. Он молча отдал их молодой женщине, и та прицепила их к другому бедру.
Оливер подумал: глаза у рыбы совсем такие, как у этого малыша.
Его все еще тревожило ощущение, что за спиной у него кто-то прячется, что кто-то дышит за разделяющей их ветхой стеной. Но не было смысла показывать, что он это знает. Пусть думают, что он отупел от усталости и ничего не замечает.
Только как бы не перестараться, не то они решат, что проще всего будет убить его.
Тиа пересадила ребенка на согнутую руку. Старик вытащил из-за пояса нож и передал ей. Она подошла к воде и стала потрошить утку. Работала она очень быстро.
Оливер подпорол подкладку куртки и высыпал на ладонь четыре серебряных доллара и золотую монетку, маленькую и тонкую.
— Где ближайшая дорога?
Старик ответил:
— Пуэн-ла-Гош.
— Едем. — Оливер встал. В доме, у него за спиной, словно эхо, послышался шорох.
— Сейчас? — Старик посмотрел на болото.
— Дело в том, — солгал Оливер, — что меня ждут товарищи, и мне надо бы поскорее их найти. Я и костер развел, чтобы дать им знать, где я.
Старик подумал немного, потом кивнул.
Когда они пошли к пироге, Оливер положил руку на плечо мальчика.
— Голова кружится, — объяснил он.
И повернул мальчика так, что оказался между ним и домом. Если тот, в доме, решит стрелять, ему надо будет думать, как не попасть в мальчика. И чтобы совсем помешать ему целиться, Оливер пригнулся и схватился за живот, словно от боли. Он быстро оглядел дом, но ничего не увидел. С другой стороны, что можно было увидеть в темных окнах?
Когда дом остался далеко позади и пирога уже скользила по болоту, повинуясь размеренным ударам весла в руках старика, Оливер отпустил мальчика:
— Мне стало полегче.
Мальчишка ловко перелез на нос, почти не качнув пироги.
Оливер сунул руку в карман и вынул деньги. Четыре серебряных доллара он зажал в левой руке, а золотую монету — в правой. Потом оперся в борта так, что кулаки почти касались воды.
В глазах мальчика мелькнул огонек, и на его лице появилось странное выражение, словно он понял что-то важное.
— Видишь? Если со мной что-нибудь случится — ведь старик-то у меня за спиной, — то эти двадцать долларов пойдут на дно. Тут глубоко?
Мальчик покачал головой.
— А какая разница! По-твоему, ты сумеешь отыскать в тине малюсенький золотой кружок?
Мальчик опять покачал головой, глядя через плечо Оливера на старика.
— Я хочу добраться до этого поселка, — сказал Оливер.
На это потребовалось без малого четыре часа. Оливер учуял поселок задолго до того, как увидел его. В серном запахе болота он отчетливо различал вонь отбросов и запах людского жилья.
Пуэн-ла-Гош состоял из пяти-шести домов на высоких сваях, предохранявших их во время наводнений. У каждого дома был свой причал. На берегу росли два-три дуба и несколько олеандров — их темно-зеленые листья матово поблескивали в лучах закатного солнца. За домами тянулась узкая дорога, засыпанная ракушками.
— Это дорога на Новый Орлеан?
Мальчик кивнул, не повернув головы. Он смотрел на кошку, которая неподвижно сидела на берегу, держа под водой скрюченную черную лапу.
Старик причалил. Кошка вытащила лапу из воды и отряхнула с нее капли.
— Когда мы приезжаем, — сказал мальчик, — она всегда сидит тут. Только я ни разу не видел, чтобы она поймала рыбу.
— Креветки, — сказал вдруг старик. — Она креветки ловит.
Оливер стремительно обернулся и посмотрел на него.
— Так я и знал, что ты говоришь по-английски, старый хрен.
— Угу. — Старик протянул руку ладонью вверх.
Оливер разжал кулаки. Золотая монета упала на коричневую дубленую кожу старика. Она поблескивала в вечерних лучах. Старик поглядел на нее, потыкал в нее пальцем, неловко перевернул. В его больших руках она выглядела совсем маленькой и тонкой.
— Она стоит двадцать долларов, — сказал Оливер.
Старик кивнул.
— Sais ça[4].