Парикмахер брил его и рассказывал местные новости — лихорадка в Новом Орлеане свирепствовала больше обычного, даже для летнего времени.
Всюду своя лихорадка, думал Оливер. На Огайо — костоломка, в Панаме — желтая, в Сингапуре… он даже забыл, как она называется. Если бы ему было суждено умереть от лихорадки, он бы умер давным-давно.
Оливер выпрямился, вытирая остатки пены на носу и в ушах. Парикмахер показал на дом в конце улицы:
— На прошлой неделе там у хозяйки от лихорадки умер сын, — сказал он. — И все жильцы съехали, как будто ей одного горя было мало.
Оливер прошел мимо этого дома. Такой же, как все вокруг: деревянный, выкрашен в серый цвет, узкий, но длинный, к крыльцу с тремя ступеньками вела выложенная красным кирпичом дорожка. Оливер оглядел улицу, посмотрел на проезжающий мимо фургон со льдом, на тяжелые листья фиговых деревьев над дощатыми заборами, на небо, где клубились черные тучи. Он увидел старуху в черном платье, которая семенила по тротуару навстречу мужчине с отвислым брюхом, любителю пива. Они оба держали над головой черные зонтики от солнца и шли в плотных кружочках тени. Вдали раздался звонок трамвая, где-то поблизости дети хором читали стихи.
Оливер поднялся по трем деревянным ступенькам и постучал в дверь. Комнаты здесь будут дешевыми. Самыми дешевыми во всем городе. А он не собирался бросать деньги на ветер.
На другой день Оливер отправился в Сторивиль. Он много лет слышал рассказы об этом квартале, о его притонах и борделях, однако теперь не испытал ничего, кроме разочарования. Никакого сравнения с Сан-Франциско, а уж о Сингапуре и говорить нечего. Но ему подойдет… Он обошел несколько заведений и наконец нашел место. Мадам, которую звали Джулия Шаффе, взяла его потому, что любила крепких блондинов, и потому, что в Новом Орлеане блондины были редкостью. Он помогал бармену, исполнял разные поручения, отвозил домой постоянных клиентов, когда они мертвецки напивались. И у Джулии Шаффе через полтора месяца познакомился с Алонсо Манцини, зеленщиком. Это был толстый, обрюзглый человек с хитрым худым лицом желтушного цвета. Как-то он зашел к Джулии, и они пили кофе у нее в гостиной. Позже оба заглянули в кладовую, где Оливер только что кончил складывать недельный запас шампанского.
— Джулия, — сказал Манцини, — говорит, что ты сокровище.
Оливер улыбнулся и стал пристегивать к рубашке воротничок. Без воротничка было легче работать.
— Я знавал Джулию в те времена, когда она сама еще работала, — продолжал Манцини. — Эх, и задница же у нее была…
Джулия улыбнулась самой сладкой из своих профессиональных улыбок.
— Мы оба уже немолоды, мой друг.
На другой день Манцини пришел опять, приведя с собой участкового полицейского капитана. Вместо кофе они в большой гостиной пили шампанское. Их обслуживал сам бармен. Через несколько минут Манцини сошел вниз один.
— «Виши», — сказал он Оливеру за стойкой. — «Виши» для моей печени.
Оливер спросил:
— Почему шампанское не подала какая-нибудь из девиц? — Обычно делалось именно так.
— Он не любит женщин. Своих клиентов надо знать. Он мог бы наделать Джулии много неприятностей, но они поладят, мой друг Джулия что-нибудь придумает.
— Я не знал, — сказал Оливер.
Острые карие глазки Манцини оглядели его с головы до ног.
— Я уже видел ребят вроде тебя. Как сколотите немного деньжат, так норовите открыть свое заведение.
Оливер покачал головой и стал протирать бокалы. Джулия требовала, чтобы бокалы блестели. Манцини продолжал:
— Когда решишь, зайди, потолкуем. Может быть, я смогу тебе помочь.
— Может быть, — сказал Оливер.
— Зеленное дело я бы поручил жене и сыну, а себе нашел бы что-нибудь подоходнее.
— Есть всякие трудности.
— Не так уж и много. А джентльмен, который сидит наверху, — мой родственник.
В конце концов Оливер написал матери и попросил продать одну ферму. А через полгода в компании с Манцини уже открыл собственное заведение. Не в Сторивиле, где конкуренция была ожесточенной и полицейские брали много, а на Конти-стрит, которая считалась скромным городским предместьем. Заведение было тихое, респектабельное и очень доходное.