Я хочу коснуться его, я хочу поцеловать его, я хочу провести рукой по волосам, которыми заросла его шея. Сегодня он пострижется, и шея будет гладкой. Мне придется подождать два дня, прежде чем ее снова покроют жесткие волосики… От его волос пахнет лосьоном, он их распрямляет — у кэдженов они всегда вьются… Неужели его мать и правда не знала, кто был его отцом? Ужасно! Нет, сказал он, тут нет ничего ужасного. Она очень обо мне заботилась, только ей нечего было мне дать… Роберт — ребенок. Роберт — бедный и голодный.
Она была готова. Выкупанная, причесанная, окруженная со всех сторон дорогостоящей роскошью. Пел хор, орган ради нее вздымал валы звуков. Когда она, чуть опираясь на руку отца, осторожно поднималась по церковным ступеням, ею владела безмятежная радость.
По принятой в монастыре традиции после венчания Анна сразу поехала с официальным визитом к монахиням. Ее платье блестело и сверкало в темных гостиных, в неподвижном воздухе, среди потускневшей от сырости мебели. Роберт терпеливо стоял рядом с ней среди восхищающихся монахинь в темных одеяниях. Анна с легким страхом подумала: «Белая здесь только я. Все эти фигуры — черные. И даже Роберт одет в черное. Даже он».
Настоятельница поцеловала ее в щеку, жесткий накрахмаленный апостольник хрустнул, прижатый к ее плечу.
— Самая первая из этого выпуска. — По щекам настоятельницы скатились две неподдельные слезы. — Самая первая из наших девочек, кто в этом году выходит замуж.
Первая из этого выпуска — Анна застыла. Ей это не понравилось, хотя это была правда. Не нравился ей и кисловатый запах, исходивший от мантии настоятельницы.
Роберт спросил:
— Идем?
— Да. О, да.
Окружавшие ее черные покрывала вновь заколыхались. На этот раз для того, чтобы распахнуть перед ней огромные дубовые двери.
Анна отдала настоятельнице свой тяжелый букет.
— Могу я вас просить? От меня.
Монахиня кивнула, и, сияя белизной, Анна вышла из дверей. Она прищурилась от солнца и яркого голубого неба. Роберт спросил:
— Зачем ты отдала цветы?
— Они ставят их в своей часовне.
Роберт усмехнулся:
— Стало быть, ты теперь Христова невеста.
— Это просто обычай, — сказала Анна, — все девочки так делают.
Она обернулась и помахала рукой. Одна из черных теней подняла белый букет — высоко, торжествующе.
Правый мизинец Анны вдруг заныл. Резко и сильно. Это случалось, только когда она бывала расстроена.
— Послушай, — сказал Роберт, — я что-нибудь не то сказал?
Она медленно повернулась к нему. Это ее муж, и она едет с ним на свадебный прием. Она поглядела ему в глаза и почувствовала, как ее раздражение проходит. То же она порой испытывала в часовне, когда хору особенно удавался грегорианский гимн. Словно тихие струи катились по спине, по бугоркам позвонков и маленькими волнами омывали голову изнутри.
— Ты прелестна, — сказал он, беря ее руку, на которой блестели новые кольца.
Она все еще разглядывала цвет его глаз. Ее жизнь, сказала она себе, следует своему предназначению. Она была совершенно счастлива.
К середине дня она купалась в счастье. В загородном клубе (украшен он был безупречно, отметила она про себя, все было таким, как следовало) она выпила два бокала шампанского, простояла несколько часов, встречая гостей, станцевала с Робертом и с отцом.
День катился точно по ее плану. На хорошо смазанных колесах. Под нежные скрипки оркестра она танцевала со своими дядьями и кузенами, с восьмидесятилетними старцами, еле передвигавшими негнущиеся ноги, с двенадцатилетними мальчиками, такими маленькими, что она смотрела сверху на их напомаженные затылки. Потом выпила еще шампанского, в голове у нее зашумело, ей стало легко и весело. На белом атласе у нее на плече розовело пятнышко пудры. Она его смахнула.
— Я знаю, кто это, — сказала она Роберту. — Кузина Лоретта. Только она пудрится такой пудрой. Вон та дряхлая старушка, видишь? С лиловыми цветами на шляпке. Из-за этой пудры лицо у нее кажется совсем зеленым.
Роберт сказал:
— Все это твои родственники?
— Ну, тут есть и папины деловые…
— Этих я знаю, — перебил Роберт. Он взмахом руки обвел переполненный зал. — Но кто остальные?
— Родственники, наверное. По крови и через брак.
Ее вдруг охватило горячее сочувствие к нему. Его родных на свадьбе не было. Он сам не захотел никого позвать. Не надо, сказал он. Я не хочу. И вот он стоит один.