Любовь, сказала она зачерненному мраком зеркалу. Чертова любовь, и ничего больше. И как меня угораздило?..
Отец стоял на перроне. При виде него она испытала обычную встряску. Взлет, рывок, перебой. Радость, но не всеобъемлющая. Любовь, но не полная. Зависимость. Страх, привычность узнавания. Это некая часть меня. Дерево, от которого я отпочковалась. Он дал мне жизнь. Судорога в его теле — и вот она я…
В эту ночь — привычную, пахнущую торфом зимнюю ночь — она подумала, засыпая: папе это не понравится. Но у меня нет другого выхода.
На протяжении всех этих месяцев в Нью-Йорке, когда она прилаживалась к жизни Жоржа Лежье, ее тревожило одно обстоятельство: я уже совершеннолетняя, но все еще живу на содержании у отца… Мне, нужны собственные деньги…
Она смотрела на трещинки в потолке своей спальни. Их должно быть семнадцать, думала она. Когда у меня была корь и я лежала тут в темноте, я пересчитывала трещины и представляла, будто это дороги, шоссе и реки… Она вновь их пересчитала. По-прежнему семнадцать. Ничто ни на йоту не переменилось.
Разговор с отцом она отложила. У меня есть время, думала она, уйма времени, куда больше, чем мне требуется здесь, в Новом Орлеане.
Утро она начала с того, что послала телеграмму Жоржу Лежье. «Хочешь, чтобы я вернулась?» Потом уехала на воскресенье с Анной в Порт-Беллу. Там она занималась только тем, что осматривала незаконченные комнаты, измеряла шагами длину и ширину цветников, кружила по лабиринту палочек, обозначавших будущие дорожки.
— Ну, — сказала она наконец. — Ты меня об этом не спрашивала, но если хочешь знать, на что это будет в конце концов похоже, я тебе скажу: на вальтер-скоттовский замок, только куда более дорогой.
Анна, которая сидела в тени недостроенной веранды с младенцем на коленях и играла его розовыми ножками, мягко улыбнулась ей:
— Возможно.
— Тебе это нравится?
Анна пощекотала маленький подбородок.
— Да.
— Я видела, как ты сооружала свой кукольный домик в городе. — Маргарет повернулась на каблуках, глядя на штабеля бревен и досок, на плотников, неторопливо поднимавшихся и спускавшихся по приставным лестницам. — Потребовались годы!
— Не срывай это на мне, — сказала Анна. — Ведь ты злишься на Жоржа.
— Не понимаю, в чем тут дело, — сказала Маргарет. — Даже его семья без ума от меня. Все, кроме него.
— Ну, погоди немного, — сочувственно сказала Анна.
— У меня недурная внешность, я богата, я влюблена в него — так чего же этому сукину сыну надо? Знаешь, я слышала, как его отец задал ему этот самый вопрос, когда они думали, что я их не слышу.
Анна сказала:
— Я думаю, он захочет. Я думаю, ему ничего другого не останется.
К черту любовь, думала Маргарет. Только внутри все ноет, только голова раскалывается, только мурашки по коже бегают от страха, что я все время делаю не то и не так. Я забыла волшебное слово. И лягушка не обернется принцем, потайная дверь не распахнется. И миру вот-вот придет конец.
Когда она вернулась в Новый Орлеан, в отцовский дом, она увидела в гостиной на каминной полке телеграмму.
— Папа, почему ты мне не сказал?
Старик вытянул ноги во всю длину.
— Тебя же не было.
— Вот! — Она протянула телеграмму отцу. Ее глаза сияли так ярко, что казались двуцветными.
— «Нет. Хватит. Жорж», — прочел Старик. — Так что тут такого радостного?
— Он ответил, — сказала Маргарет. — Как ты не понимаешь, он ответил!
Она тут же отправила телеграмму: «Скучаешь без меня?»
Ответа не пришло.
Маргарет не пожелала прислушиваться к безмолвию. Дважды в неделю, по понедельникам и пятницам, она телеграфировала Жоржу Лежье: «Я жду». Одни телеграммы она адресовала на ресторан, другие посылала ему на домашний адрес. Она хотела, чтобы у него дома знали про них.
Она пожелала осмотреть рыбачий домик Роберта.
— Я видела великое творение Анны, а теперь хочу посмотреть твое.
И как-то в пасмурный день они поехали туда. Всю дорогу Маргарет то мурлыкала, то распевала во весь голос «Валенсию».
— Жорж без ума от этой песни.
— Вряд ли при таком исполнении.