— Право же, — сказала Анна (они вместе отправились посмотреть незаконченный дом), — это невозможно.
— Надо добавить еще рабочих.
На губах Анны появилась мягкая улыбка.
— Тут и теперь рабочих больше, чем работы. Разве ты не видишь? Они же мешаются друг у друга под ногами.
Маргарет весело ухмыльнулась:
— И правда, как-то похоже на проект помощи безработным. Бедный малыш, придется ему родиться без; крыши над головой.
— Ему?
— Конечно, — сказала Маргарет. — Это мальчик, и его зовут Джошуа. Девочки я не рожу, нет уж. Я на такой промах не способна.
Это был мальчик. Он родился на полу ее спальни. Он лежал на коврике, а рядом извивались осклизлые кольца пуповины. Анна поспешно протерла ему рот и нос.
— Где же этот чертов врач?
Маргарет, все еще стоя на четвереньках между ножкой кровати и стулом, сказала:
— В первый раз слышу, чтобы ты чертыхалась.
— Маргарет, ты не знаешь, пуповину надо обрезать сейчас или подождать последа?
Маргарет закрыла глаза от еще одной, уже более слабой схватки.
— Какой у него жуткий вид.
Под хлопанье дверей явился врач.
— Боже мой, — сказал он. — Боже мой!
Маргарет вытерла пот со лба.
— Вы пропустили все самое интересное.
— Иногда роды бывают стремительными, милая дама.
— Не были они стремительными. Все это продолжалось часов шесть, не меньше.
— Маргарет! — сказала Анна. — О Маргарет, почему ты молчала?
— Хотела проверить, трусиха я или нет.
Доктор в полной растерянности пощупал ей пульс, потом повернулся к младенцу.
Маргарет встала с пола. Господи, у меня внутренности вываливаются. Я вывернута наизнанку, как носок.
Кое-как она добралась до кровати. Ее охватило глубокое утомление и сонливость. Она слышала, как вокруг снуют люди и как по-птичьи чирикнул младенец. Она устало перевернулась, вдавливая в матрац дряблый, растянутый живот.
Был сентябрь 1941 года.
Много лет спустя Маргарит казалось, что все происходило только между 1941 и 1945 годами. Все войны, мировые и личные. Все потери, видимые и невидимые…
Роберт Кайе получил чин морского офицера и отправился в Англию. У Старика случился первый инфаркт и первый инсульт. И это… с Энтони, сыном Анны.
Да, угрюмо думала Маргарет, это были страшные годы.
Энтони
Когда он был совсем маленьким, он думал, что его мать — Дева Мария. Такая, как на картинке, — те же гладко зачесанные назад темные волосы, та же улыбка, то же темно-голубое платье. Он даже был твердо уверен, что раза два видел нимб над ее головой.
Но когда он упомянул об этом, отец засмеялся и сказал со скрытой злостью в голосе:
— Ты слишком рано начала его религиозное воспитание, Анна. Сними-ка мальчишку с диеты поповских книжек, пока он не вообразил себя Иисусом Христом.
— Ребенку это трудно, — сказала мать, как всегда, мягко. — Он только будет сбит с толку.
Но это вовсе не трудно, подумал Энтони. По крайней мере теперь. Отец все объяснил.
Энтони казалось, что существуют два мира: когда отец дома и когда его нет. Когда его не было, на дом словно ложился полог тишины, какой-то невидимый колпак. Все упорно улыбались, двигались медленно, были ласковыми, заботливыми, серьезными. И конечно, все любили его. И мать, и няньки — все они очень его любили. Даже тетя Маргарет, когда она приезжала, говорила медленно, а ее малыш плакал как будто тише, чем всегда.
Когда появлялся отец, в доме поднимался шум, начинались споры. Слуги бегали во всю прыть, дом жужжал и гудел. Энтони чувствовал, как внутри у него все дрожит от заразительного возбуждения.
— Эй, Энтони! — кричал по утрам в воскресенье его отец. — Поедешь со мной на яхте?
И они уплывали далеко в озеро, совсем одни. Когда отец решал, что они отошли от берега достаточно далеко, он спускал паруса, и они до вечера тихо покачивались на волнах, почти не двигаясь с места.
Они уходили на яхте каждое воскресенье в любую погоду. Иногда Энтони дрожал от озноба, хотя и был тепло укутан. Иногда он содрогался от страха, потому что вокруг них повсюду в воду били синие молнии и лодка сотрясалась от раскатов грома. Иногда он весь обгорал в белом блеске вокруг.
После одного из таких раскаленных добела воскресений, чинно сидя за ужином, он вдруг почувствовал головокружение, тошноту и не притронулся к еде. Его мать сказала:
— Надеюсь, ты не слишком перегрелся, Энтони?
— Ничего с ним не случилось, — сказал отец.
— Роберт, он такой красный, словно его обварили.