Хаос и неразбериха, возникшие на площади, спасли жизнь Согрону. Пуля попала ему в бедро и глубоко засела в мышцах. Дворянин обернулся, отчаянно матерясь, но разглядеть в мятущейся толпе стрелявшего не сумел.
- Вот оно как значит, - выдавил он из себя, кривя от боли рот. - Уже и в спину палят. Случайно ли?..
В случайность произошедшего поверить можно было вполне: мало ли что может приключиться в свалке разгорячённых вооружённых людей? И Согрон бы этот выстрел вполне мог принять именно за шальной, если бы не такая корявая, плохо задуманная и отвратительно осуществлённая попытка его задержать.
- Какого дьявола вы шляетесь в такое время по улицам? - припомнил он слова кого?.. Патрульного? Да бросьте вы. - Х-хе, кто-то на меня сетёшку раскинул. Да как споро. Ох, Барсук, Барсук, кто враг твой? Уж очень швыдкий. Как он до меня-то доискался? И времени терять не любит. Ну и мне не с руки - ходу отсюда, ходу.
И вонзив шпоры в бока носорога, дворянин поспешил оставить за спиной водоворот уже густо окрасившийся в багровые тона. Имея некоторые подозрения, что прямой дорогой к собственному имению ему, скорее всего, не проехать, - сеть, она сеть и есть, - он поворотил в узенький, кривенький и крепко загаженный проулок:
- Ищите теперь, - буркнул Согрон в усы. - Лабиринты столицы лучше меня разве что крысы ведают.
Домой он добрался на пару часов позже, чем рассчитывал, чем был явно огорчен, если вообще не встревожен. Во всяком случае, будучи встречен во дворе обеспокоенными сыновьями, он потребовал их в собственный кабинет для серьёзного разговора, совершенно не вняв их увещеваниям о необходимости извлечения пули и перевязки раны.
- Как же вы добрались с такой раной, отец? - не скрыл беспокойства молодой человек, ничем не похожий необъятного родителя.
- Arte et humanitate, labore et scientia! Искусством и человеколюбием, трудом и знанием, - бодренько ответствовал бледный ликом дворянин. - За мной, страхополохи! - Согрон был неумолим. - Но за заботу благодарствую, наследнички. Хм... лекаря всё-таки кликните... - И его безразмерная туша сползла с седла в состоянии почти бесчувственном.
Свидание?.. Да...
Романтичное?.. Хм...
Известие, сообщённое молодым людям их, пришедшим в себя родителем, повергло юных аристократов в шок. Нет, честно. Без мелодраматического преувеличения. Не каждый же день тебе папаша заявляет, что родной брат тебе вовсе и не брат, а он этому брату совсем не отец. Нет, и мать им родная наполовину... Вытолкнув из своей тяжко вздымаемой груди последнюю фразу, Согрон не совсем ясным умом осознал - он только, что ляпнул какую-то несуразицу и попытался исправить положение:
- Нет, тебе-то она была - мать, - указал он пальцем толщиной с копчёную охотничью колбаску на молодого человека, который ростом и статью не уступал усачу. - А вот тебе... э-э-э... нет, так же как и я.
- Что вы сейчас сказали, отец? - недопонял второй юнец, тот, что брату (или уже не брату?) своему едва дотягивал до плеча. - Что-то я вас совсем понимать перестал.
Согрон шуганул от себя лекаря, бинтовавшего ему ногу, воздел себя, опершись локтем о подушку, и, встопорщив усищи, пророкотал:
- Говорю - не мать я тебе... Ах, да - это и так ясно... Мать, та которую ты за оную почитал... Да, так оно лучше сложится... А ты ухи чего развесил!? - прикрикнул он на лекаря, впрочем, ничуточки его не устрашив. - Не видишь, тут дело семейное...
Лекарь, старичина, давно убелённый сединой, только улыбнулся беззубо: таких гневом трещащих вспышек необузданного великана он никогда не боялся. Да и вообще он не боялся Согрона, до какого градуса лютости тот не дойди. Эскулап имел честь ещё его батюшку из материнской утробы принимать и самого громовержца тож, и наследника его. А ещё и лелеял мечту дожить до того момента и сохранить такую зоркость глаза и твёрдость рук, что будет ему доверено принять ещё одного отпрыска этого славного рода - Согронова внука. И кому как не ему - старому и верному, было доподлинно известно, что младший всего годом сын Согрона - ему вовсе не сын. Но тайну эту не свою, но людей для него более чем родных, лекарь хранил свято, надёжнее немой гранитной глыбы. Потому сейчас он не устрашился и не обиделся, а состроил лицо строгости невероятной и движением пусть и слабым, но волевым, руку возложа на обширный пламенеющий лоб дворянина, принудил его умостить буйную голову обратно на подушки: