Она повесила трубку, Ангел видел только её круглую спину. Не оборачиваясь, она пошла к двери, выдыхая по пути клубы дыма, и наконец исчезла вместе с голубым облаком, как волшебник, сделавший своё дело.
Он неторопливо поднялся на второй этаж в квартиру Леа. Улица Рейнуар в шесть часов вечера, после дождя, звенела птичьим щебетом и детскими криками, как сад пансиона. Вестибюль с массивными зеркалами, сверкающую лестницу, голубой ковёр и лифт, пестрящий красным лаком и позолотой, как восточный паланкин, Ангел окинул холодным взглядом, исключавшим даже удивление. На площадке у него возникло обманчивое ощущение покоя: его словно отпустила боль, как пациента перед дверью дантиста. Он чуть не повернул назад, но мысль о том, что придётся, возможно, сюда вернуться, ему не понравилась, и он решительно позвонил. Ему не спеша открыла молодая брюнетка в наколке из тонкого льна на подстриженных волосах, и при виде незнакомого лица Ангел потерял последнюю надежду испытать волнение.
– Госпожа дома?
Служанка с восхищением уставилась на него.
– Не знаю, сударь, – ответила она нерешительно. – Вас ждут?
– Разумеется, – отрезал он с былой надменностью. Она оставила его в прихожей и ушла.
Он быстро огляделся ещё не привыкшими к темноте глазами и принюхался. Никакими тонкими духами здесь не пахло, в электрической курильнице потрескивала какая-то заурядная смола. Ангел приуныл, как человек, который ошибся дверью. Но тут громкий глубокий смех в чистой нисходящей гамме приглушённо зазвучал за портьерой, обрушив на незваного гостя шквал воспоминаний.
– Не угодно ли, сударь, пройти в гостиную…
Он последовал за белой наколкой, твердя про себя: «Леа не одна… Она смеётся… Она не одна… Только бы там не оказалось моей матери…» Его встретил в дверях розоватый свет, и он замер у порога, ожидая, когда перед ним наконец снова откроется мир, возвещённый этой зарёй.
У секретера, спиной к нему, сидела женщина и что-то писала. Ангел увидел широкую спину и мясистую складку на затылке под густыми седыми волосами, подстриженными, как у его матери.
«Чёрт, она не одна. Кто же это может быть?»
– Напиши мне заодно адрес, Леа, и фамилию массажиста. Я вечно путаю фамилии, – произнёс незнакомый голос.
Голос принадлежал женщине в чёрном, сидевшей в кресле, и Ангела охватило неясное предчувствие: «А где же тогда… Леа?»
Женщина с седыми волосами обернулась, и Ангелу прямо в лицо ударил свет её голубых глаз.
– Боже мой, малыш, это ты?
Он подошёл словно во сне, поцеловал руку.
– Княгиня Шенягина, господин Фредерик Пелу.
Ангел поцеловал ещё одну руку, сел.
– Это твой..? – указывая на него, спросила дама в чёрном так бесцеремонно, словно он был глухой.
Громкий чистый смех зазвучал снова, и Ангел непроизвольно начал искать источник этого смеха где угодно, только не в груди оказавшейся перед ним седой женщины.
– Нет, нет! Вернее, уже нет! Помилуй, Валерия, что ты вообразила?
Она не стала безобразной, но как-то расплылась, отяжелела. Руки, пухлые, как ляжки, не лежали свободно вдоль тела, а оттопыривались у подмышек за счёт жировых наростов. Гладкая юбка и длинный унылый жакет, из-под которого виднелась блузка с жабо, говорили об отказе от женственности, о естественном умирании женского начала и своеобразном бесполом достоинстве.
Леа стояла между Ангелом и окном, и её массивный, почти квадратный силуэт поначалу не привёл его в отчаяние. Когда же она повернулась и пошла к креслу, чтобы сесть, он увидел её лицо и начал мысленно заклинать её, как стал бы заклинать сумасшедшего с ножом в руке. Кожа её была красной, почти багровой – Леа теперь пренебрегала пудрой и смеялась полным золота ртом. В общем, это была здоровая пожилая женщина, с отвислыми щеками и двойным подбородком, достаточно сильная, чтобы носить своё грузное тело, не нуждавшаяся ни в чьей поддержке и ничем не стеснённая.
– Что с тобой стряслось, малыш? Ты, кажется, не слишком хорошо выглядишь.
Она протянула Ангелу пачку сигарет, улыбаясь ему сузившимися голубыми глазами, и он пришёл в ужас от её стариковской простоты и благодушия. Она называла его «малыш», и он отводил глаза, как будто в этом было что-то неприличное. Но он принуждал себя к терпению с неясной надеждой, что сквозь этот новый образ вот-вот, сияя, проступит прежний.
Обе женщины спокойно рассматривали его, не скупясь на проявления доброжелательности и любопытства.
– Он слегка напоминает Эрнандеса, – сказала Валерия Шенягина.
– Разве? Я не нахожу, – возразила Леа. – Может быть, лет десять назад… да и то вряд ли. У Эрнандеса челюсть сильнее выдавалась вперёд.
– Кто это? – с усилием спросил Ангел.
– Один перуанец, который разбился на машине полгода назад, – отвечала Леа. – Он был с Максимильенной. Она страшно горевала.
– И тем не менее утешилась, – сказала Шенягина.
– Как и все, – сказала Леа. – Или, по-твоему, она должна была умереть от горя?
Она снова засмеялась, и её весёлые голубые глаза исчезли, утонув в расплывшихся щеках. Ангел повернулся к даме в чёрном, крепкой заурядной брюнетке, похожей на кошку, как тысячи и тысячи южанок, и так безукоризненно одетой по всем правилам хорошего тона, что это казалось маскарадом. На ней была униформа иностранных княгинь и гувернанток, долгое время остававшаяся неизменной: чёрный строгий костюм посредственного покроя, зауженный в проймах, и белая блузка очень тонкого батиста, чуть тесноватая в груди. Перламутровые пуговицы, пресловутое колье, стоячий воротничок на косточках из китового уса – всё в ней было, как и её фамилия, княжеским. Вполне по-княжески она носила среднего качества чулки, удобные уличные туфли и дорогие перчатки с чёрно-белой вышивкой.
Валерия разглядывала Ангела, как мебель, пристально и без стеснения. Она продолжала громко настаивать на своём сравнении:
– Нет, уверяю тебя, что-то общее с Эрнандесом в нём есть. Впрочем, послушать Максимильенну, так выходит, что никакого Эрнандеса вообще никогда не существовало, ведь теперь при ней имеется её знаменитый Америго. Так-то оно так. И однако! Видела я этого Америго. Я только что из Довиля. И видела их там вдвоём.
– Правда? Расскажи!
Леа села, заполнив всё кресло. У неё появилась новая манера вскидывать голову, чтобы отбросить назад густые седые волосы, и при каждом таком движении Ангел видел, как пляшет её второй подбородок, делающий её похожей на Людовика XVI. Она с подчёркнутым вниманием слушала Валерию, но Ангел несколько раз замечал, как суженный голубой глаз скользил в сторону, ловя взгляд нежданного посетителя.
– Ну вот, – рассказывала Валерия. – Она спрятала его где-то на вилле, у чёрта на куличках, далеко от Довиля. Но Америго, как вы сами понимаете, сударь, это не понравилось, и он начал устраивать Максимильенне сцены. Она разозлилась и сказала: «Ах так? Ты хочешь, чтобы тебя видели? Что ж, пожалуйста!» Она позвонила и заказала столик в «Нормандии» на ближайший вечер. Через час про это уже знали все, и я, конечно, тоже заказала столик для нас с Бек д'Амбез и с Заитой. Нам не терпелось увидеть наконец это чудо-юдо. Ровно в девять появляется Максимильенна, вся в белом и в жемчугах, и этот её Америго… Ах, милочка, какое жестокое разочарование! Он, конечно, высокий – это верно, пожалуй, даже чересчур. Ты ведь знаешь моё мнение об очень высоких мужчинах – я по сей день жду, когда мне покажут хоть одного, одного-единственного высокого мужчину с хорошей фигурой. Глаза – да, тут возразить нечего. Но ниже, вот с этого места, уже что-то не то: щёки чересчур круглые, немножко глупенькие, уши низковато посажены… Словом, разочарование!.. И к тому же спина деревянная.
– Не преувеличивай, – сказала Леа. – Щёки – что щёки? Это пустяки. Зато повыше, вот здесь, – брови, глаза, переносица – это всё действительно красиво, благородно! Насчёт подбородка спорить не буду, он быстро расплывётся. И ступни слишком маленькие, для такого верзилы это просто смехотворно.
– Тут я с тобой не согласна. Но я разглядела, что верхняя часть ноги от бедра до колена у него слишком длинная по сравнению с нижней.
Они не спеша обсуждали, взвешивали, расчленяли тушу роскошного животного.