— Да, вот тут они и жили, — печально заметил Клементьев. — Надо производить тщательный осмотр помещения.
На их счастье помещение оказалось не очень большим. Оттого и осмотр не затянулся на всю ночь. В платяном шкафу за нижним бельем Клементьев нашел сумочку. В ней лежали два загранпаспорта на имена Ивановой Ирины Юрьевны и Харченко Андрея Григорьевича с фотографиями Лены и Полещука.
— Так, что тут еще? — бубнил Клементьев, роясь своими мощными руками в сумочке. — Ого, Павел Николаевич, тут письмо какое-то… На-ка, держи…
Николаев взял письмо, написанное женским почерком.
«Здравствуй, Кирилл! Я решила написать тебе, потому что меня ужасно мучает совесть. В последние дни я просто места себе не нахожу. Я поступила подло по отношению к тебе и твоим родителям. Я не хочу валить все на Андрея, я сама виновата во всем происшедшем. Теперь я нахожусь здесь, у меня ценности, принадлежащие вашей семье, но они не приносят мне никакой радости, я не могу на них смотреть. На чужом несчастье счастья не построишь. Я не знаю, для чего я все это пишу, мне просто очень плохо. Я так страдаю без Вики, моя дочка снится мне каждую ночь, и я просыпаюсь в ужасе от того, что она осталась во сне, и её нет со мной. Я думала, что с Андреем я сумею забыть про все, уверенная, что моя дочь, которая стала и твоей дочерью, будет сыта, одета, обута, образована и т. д. Но теперь здесь, в оторванности от близких, я поняла, что все это не так. Я не могу жить без неё и не знаю, как буду жить дальше. Я даже стала подумывать, не вернуться ли мне домой. Я знаю — меня будут судить и посадят в тюрьму, но у меня будут хоть какие-то надежды на свидание с Викой. Я всю жизнь любила Андрея, да, я не любила тебя, но этой любви для счастья оказалось недостаточно. Я не знаю, зачем я все это пишу и отправлю ли это письмо, наверняка, нет, просто побоюсь, но пишу, потому что должна все высказать хоть листу бумаги. Прости меня, если можешь, поверь мне, я очень несчастна…» Все. На этом письмо прерывается, — закончил чтение Николаев.
— Эвона как, — задумчиво произнес Клементьев. — Отправила бы, была бы жива… А, может быть…, — недоговорил фразу он, снова глядя каким-то странным взглядом в сторону.
— А кто же это все-таки позвонил в милицию? — сузив глаза, задал риторический вопрос Николаев. — Именно сейчас, зная, что они погибли. Раньше-то почему не сообщали?
— Ты хочешь сказать, что кому-то выгодно, чтобы мы прочитали это именно сейчас?
— Конечно. И странно ещё то, что Полещук с Леной пошли в такое людное место, как ресторан в гостинице «Ялта», чтобы отметить её день рождения, как будто нельзя было отметить это событие, например, здесь, в этом уединенном месте, на берегу моря. Больше того, там зарисовался столь известный в городе человек, как этот Исаак Борисович. То есть, кому-то захотелось, чтобы видели, как Полещук встречается с человеком, скупающим старинные ювелирные изделия. Ведь наверняка Полещук не собирался продавать кольцо старику за гроши, не такой это был человек.
— Мог бы и продать, — не согласился Клементьев. — Когда деньги нужны позарез, и пара тысяч долларов — большие деньги.
— Позарез? У Полещука должно было быть около ста тысяч долларов. На кой черт ему продавать кольцо по дешевке, да вдобавок светиться в городе с этим кольцом? Почему вообще они не умчались за кордон с этими паспортами? Паспорта, похоже, совершенно подлинные.
— И ещё вот, что, Павел Николаевич. Свои-то паспорта не зря при них валялись…
— То есть, все подстроено? И мы должны были увидеть убитых Воропаеву и Полещука? Но ведь их опознали…
… И снова Клементьев отвел глаза при этих словах Николаева. Какая-то мысль не давала ему покоя, но он не решался высказать её вслух.
… Выяснили, что домик принадлежит некой Ворониной, бывшей сотруднице Никитского Ботанического сада. Сейчас она проживает в Симферополе, а домик использует летом в качестве дачи. Но в нем можно жить и зимой — отопление, вода, газ… Покойный муж Ворониной занимал высокий пост в горисполкоме.
…Решили немедленно ехать в Симферополь к Ворониной. Николаев позвонил в гостиницу Гусеву и просил не спускать глаз с номера Кирилла.
— Все меньше и меньше нравится мне этот господин в кашемировом пальто, — сказал Николаев Клементьеву. И тут же в машину перезвонил Гусев и сообщил, что Кирилла в номере нет.
… А в Симферополе его подозрения приобрели куда более весомый и грозный характер. Воронина сообщила, что домик этот для молодоженов Иры Ивановой и Андрюши Харченко снял не кто иной, как Кирилл Воропаев.
— Откуда вы знаете Воропаева? — спросил Клементьев.
— Он биолог, а я работала в Никитском Ботаническом саду. Он приезжал к нам студентом на практику, мы познакомились, он жил у меня дома, а потом ещё несколько раз приезжал с друзьями. Ему очень нравился мой домик. Он все шутил, говорил — домик прямо для шпионов, стоит отдельно, никого вокруг, годами можно прятаться, никто не отыщет. Даже света в окнах с дороги не видно, а уж летом, когда растительность, он просто растворяется в ней, как будто его и нет. Но многие деревья вечнозеленые, так что и зимой его почти не видно… Вот… А потом моего покойного мужа оперировал Кирюшин папа, и благодаря ему он прожил лет на пять больше. Мой муж работал в горисполкоме…
— Я знаю, — с какой-то злобой и досадой произнес Клементьев.
Николаев позвонил Гусеву и приказал немедленно отыскать и задержать Кирилла. Воронину попросили завтра приехать в Никитский Ботанический сад. А сами снова поехали в Ялту.
— Какого рожна он все это затеял? — произнес Клементьев, крутя баранку «Волги». — Чего молчишь, Павел Николаевич? Поделись соображениями, не дай заснуть за рулем.
— Не заснешь, — пообещал Николаев.
4.
— Вот так, Григорий, мы провели с твоим отцом ту ночь, — закурил очередную сигарету Николаев. — У него были одни соображения по этому поводу, у меня другие… А многое нам неизвестно и до сих пор…
… Разумеется, сидя в «Волге», изнемогая от усталости и желания спать, они не могли знать, что в это же самое время по дороге, ведущей из Массандры в Ялту уверенной поступью шагал человек. На губах его играла злая улыбочка. Человек этот был вполне доволен собой, доволен своими действиями, он был уверен в будущем. А будущее это должно было быть счастливым, богатым, полным интересными впечатлениями… И, самое главное, что это счастливое будущее дадут ему не какие-то дешевые махинации, а его собственные, нажитые его знаменитыми предками, деньги…
Как были глупы те, кто полагали, что могут перехитрить его… Наивные, нелепые люди… Жалкие провинциалы…
Их больше нет… Нет на земле Андрея Полещука… Нет на земле дурака Максимова с его подручными… Нет на земле тех, кто слишком много знал — Мызина и Юркова… Он сам, собственноручно, надев парик и приклеив черную бороду, нанес им смертельные удары топором, зарисовавшись в таком виде перед соседом Мызина и кассиршей на железнодорожной станции Лосиноостровская… Нет на земле Елены Воропаевой… А теперь больше нет и Кирилла Воропаева… Есть Владимиров Олег Иванович, на чей счет в один из швейцарских банков переведена такая сумма, на которую и он, и его потомки будут припеваючи жить столько, сколько будут существовать вообще…
Мужчина вспомнил глупые лица следователя Николаева и оперативников Гусева и Клементьева и фыркнул от распиравшего его смеха. «Вот идиоты-то…», — думал он и трясся от смеха. Потом ему вдруг припомнилась какая-то пошлая частушка, и от этого ему стало ещё смешнее…
Завтра вечером он будет уже в Швейцарии. Его будет ждать шикарный гостиничный номер. А потом он пойдет в банк, в свой банк и снимет со счета столько денег, сколько ему будет нужно. И тогда все — весь мир перед ним, все неограниченные возможности этого огромного прекрасного мира… Только сутки и пара тысяч километров отделяют его от него…