Она опять кивнула.
— Огонь тебя палит, девка. Спасать надо, а то сгоришь и угольков не останется. — Клавка слушала, не понимая. — Фата, значит, есть. Жених тоже. В городе, говорят, за свадьбу по тысяче платят. А потом разводятся. Мы подешевле обойдемся, да зато, уж видно, на всю жизнь.
Вышла в сени, открыла дверь во двор, крикнула:
— Жених!
Вернулась в комнату. В проеме двери показалось растерянное лицо Гришки. Он вошел в комнату.
— Горько! — вдруг неожиданно сказала Груша. — Горько, — спокойно и уверенно повторила она.
Девочки носились по комнате, визжали от восторга. С завязанными глазами Гриша гонялся за ними. Клавдия, розовая от печного жара, возилась с рогачом в руках.
— Ой, хватит вам, — напевно повторяла она. — Хватит, завтракать пора.
— Ага, попались! — Гриша поймал сразу обеих.
Звякнула задвижка. Дверь открылась — на пороге появился Иван Добреня. Клавдия так и застыла с чугунком в руках. Гриша тоже растерялся.
— Здравствуйте в хату, — с уверенностью бывалого человека сказал Иван.
— Проходи, батя, — пришел в себя Гриша. — Ты, случаем, не приказом ко мне пришел — отходить на старые позиции? — пошутил он.
— Угадал, — как ни в чем не бывало ответил Иван. — Поговорить надо.
Иван посмотрел на Клавдию.
— По секрету, как я понимаю? — спросил Гриша. — Выдь, Клава, на минутку.
— Ни за что! — вспыхнула Клавдия.
— Тебе, Клавдия, что сказано? — повысил голос Иван.
— Гляньте! Еще распоряжается!
— Клава, пойми ты, нам с батей посоветоваться надо, — попросил Гриша.
Клавдия подхватила детей, вышла.
Иван прошел к столу. Сел.
— Мать прислала? — спросил Гриша.
— Обидел ты ее, — ответил Иван.
— На любовь не обижаются, — упрямо сказал Гриша.
— Ишь ты! Любовь! Его в оглобли ставят, а он еще радуется.
— Разговор, папаша, в таком тоне не состоится, — предупредил Гриша.
— А что, неправда? — взорвался Иван. — Втроем на загривок сядут. Да понукать будут — тащи!
Гриша зло прищурил глаза.
— Разве мать виновата, что ты ее и нас бросил?
— При чем тут мать? — опешил Иван.
— А при том, что Клаву тоже… бросил.
— Это ты напрасно, — растерянно сказал Иван. — Мне тебя, дурака, жалко.
— Брешешь, батя, — перебил его Гриша. — Никого тебе не жалко.
— Было бы не жалко, не торчал бы здесь.
— Торчишь потому, что на мель сел, деваться некуда, — возразил Гриша. — Вот и вспомнил о матери.
— О тебе разговор.
— И обо мне, — согласился Гриша. — Мать-то тебя не принимает. Вот ты и выслуживаешься. Думаешь, вернусь я в дом, тебя и простят. Ты свою выгоду ищешь.
Иван выхватил пачку сигарет — пустая. Бросил за порог.
— Под дых бьешь?
— Отец, пойми, ты полез не в свои дела… Прав у тебя нету.
Мария со свекром копали в огороде картошку.
— Его только за смертью посылать, — беспокойство Марии росло. — Пошел, как камень в воду канул.
— Придет… Небось, угостили, — отвечал свекор. — Клавка… она хозяйственная…
— А вы-то откуда знаете? — удивилась Мария.
— Гриша сказывал.
— Выходит, знали и молчали. А теперь— дождались. Дома не ночует, божечки.
Старик виновато молчал.
За домом на улице сигналила машина.
— Мария! Мария! — крикнул Берестень из машины.
— Петр Григорьевич, что случилось? — спросила подбежавшая Мария.
— Что ж ты кашу заварила, а сама в личном огородике копаешься? К Вежневец ехать надо. — Он выжидающе придерживал дверцу машины.
— Не могу я, — взволнованно заговорила Мария. — Никак не могу… Может, завтра.
— Будет завтра, будут и дела завтрашние. Что-то непонятливая ты стала. Может, агитатора прислать для разъяснения? — съязвил Берестень.
— Ладно, — обреченно махнула рукой Мария. — Сейчас я…
Быстро пошла к дому.
Берестень вышел из машины. Размялся.
Народу в лавке было мало. Две девушки да Груша, которой продавщица отпускала соль в мешок. Иван с порога спросил:
— Сигареты найдутся?
Продавщица оглянулась, ответила сердито:
— Не завозим.
— Что ж курить?
Продавщица бросила на прилавок пачку «Беломора».
— Сердитая, — попытался наладить контакт Иван.
Груша завязала мешок, повернулась к Ивану:
— Здоровьица тебе, Кириллович.
— А я тебя и не признал сразу. Как живешь, Груша? Забыл отчество твое. — Иван приободрился, заулыбался.
— Куприяновна, Аграфена Куприянова Да я и сама забывать стала, годы… А ты, небось, рад, что вернулся.
Иван утвердительно закивал.