Надо сказать, что и сам государственный строй трещал по всем швам. Все прогнило насквозь, и это гниение распространилось даже и на самые здоровые части организма. И казалось, что глава правительства Сикст собственной персоной заправляет всей этой свистопляской. Даже понятие о честности становилось все более расплывчатым и постепенно лишалось своего настоящего значения, да иначе и быть не могло в обществе, где все было подчинено корысти. Акары и Рабаттю, эти матерые грабители, от которых в другое время хозяева дома стали бы прятать серебряные ложки, эти разбойники, призванием которых было грабить путников на лесных дорогах, теперь, при попустительстве государства, самым наглым образом разбазаривали общественное богатство. И тем не менее неподкупный Жан-Оноре пожимал им руку. Ничего не домогаясь для самого себя, не примыкая к интригам и проискам этой кучки людей, готовых кинуться на любую добычу, он, однако, собирался воспользоваться их влиянием в интересах своего сына Эдокса, только что выставившего свою кандидатуру в Законодательное собрание.
Акар-старший, который был отличным актером, представился растроганным до слез, едва только Жан-Элуа напомнил ему о связывавшей их старой дружбе. Его выпяченные вперед челюсти, двигавшиеся наподобие железных клещей, вместе со слезливою шутовского гримасой, от которой у него судорожно подергивались веки, сделали его лицо таким отвратительным, что Ренье, сидевший рядом с дочерью Акара Юдифью, коварно шепнул ей на ухо:
— Взгляните-ка на вашего папеньку. Не кажется вам, что он вот-вот расплачется?
За этим гостеприимным столом Акар больше всего остерегался одного из гостей, адвоката Пьера Рети, который был старым другом Рассанфоссов, несмотря на то, что они расходились во взглядах. Какой-то инстинкт подсказывал ему, что адвокат станет его противником. Этот незаурядный человек, молчаливый и отлично умевший владеть собой, не раз прерывал хвастливые речи банкира холодным и колючим взглядом своих маленьких серых глаз. Рети был из тех ораторов, которые обходятся без лишних слов, и противники его боялись. Он умел подняться над личными интересами и представлял собою в обществе такую силу, которой опасался даже сам всемогущий Сикст. И с адвокатской трибуны, и с газетных страниц он безжалостно обрушивался на людей пресыщенных и ничтожных, на жалких последышей гизотизма.[3] Он ратовал за допущение всех социальных слоев в Национальное представительство, за регламентацию труда рабочих, за равенство в правах и обязанностях, за то, чтобы военная служба стала одинаково обязательной как для бедных, так и для богатых и никто не мог от нее откупиться. Его собственный сын только что был призван.
— Да, мой сын, так же как и я, считает, что первая обязанность гражданина — это служить своему отечеству, — сказал он Жану-Оноре, который обратился к нему с каким-то вопросом. — Вторая обязанность — это, заняв ту или иную должность, знать, как он должен ему служить. Государство состоит из граждан. Предпринимая какие-либо действия против них, человек перестает выполнять свой долг.
Жан-Элуа насторожился. Не далее, как сегодня утром, Барбара сообщила ему, что рабочие нескольких крупных шахт, расположенных по соседству с «Горемычной», прекратили работу. «Горемычная» была едва ли не единственной шахтой, где работы еще продолжались.
— А как же забастовки?
— А общественный порядок? — воскликнул Акар-старший.
— Да! Да! Общественный порядок! В этом все дело! — проскрипел своим тоненьким голоском Ренье. — Что вы скажете об общественном порядке?
Рети спокойно вытер губы салфеткой.
— Но ведь общественный порядок заключается как раз в том, чтобы устраивать забастовки, когда это понадобится… По сути дела, армия должна только обеспечить свободное пользование этим правом.
Вся ненависть Акара-старшего к рабочим вырвалась наружу.
— Да, для того чтобы толпа бандитов и негодяев могла безнаказанно прерывать работу, парализовать всю жизнь в стране и даже ставить под угрозу само существование этой страны! Без угля остановятся машины, не будет никакой работы, никаких торговых сделок!
3