Но в новом режиме больше всего по душе ему пришлись неприкрытое презрение к плебсу, из которого вышли все эти буржуа, панический ужас перед надвигающимся социализмом и то тупое упорство, с которым этот режим стремился подавить все посягательства пролетариата на незыблемые устои собственности. Для него, отпрыска безликих и безымянных людей, потомка запыленных, зарывшихся в землю углекопов, все это казалось надежнейшею гарантией благополучия.
То же самое происходило и со всеми Рассанфоссами: воспоминание об их прошлом свято чтилось в первом поколении, представительницей которого была благочестивая Барбара, дочь народа и жена такого же, как она сама, простолюдина. А потом эти воспоминания постепенно начинали стираться. Благоговейное почитание отца их рода, того царственного предка, которому поклонялся Жан-Кретьен V, уступило теперь место забвению. И только одна старуха бабка говорила о нем как о короле Барбароссе, который жил вечно и продолжал царить над обителью мертвых, восседая на своем мраморном троне. Но разве он не должен был воскресать каждый раз в своих потомках? Разве он не был стволом, а они — ветвями, которые должны были расти в веках? Культ предков кончился со смертью Жана-Кретьена V, который и сам освободился уже от наследственных повинностей, как только, сделавшись хозяином огромных угольных копей, он начал подниматься все выше и выше.
Жан-Элуа, сумев ловким маневром возглавить банк и приобрести расположение правительства, стал полноправным главою семьи. Заселение этих земель заинтересовало Жана-Оноре и Кадрана, они скупили часть акций. Что же касается Барбары, то едва только она узнала политическую подоплеку Колонизации — предприятия, занимаясь которым, люди теряли совесть, — она написала ему:
«Надежды мои не оправдались, Господь оставил тебя. Отец твой и дед не делали в жизни ни шага без его благословения. Нарушая божью волю, ты забываешь, что его щедротам Рассанфоссы обязаны всем своим состоянием. («Маменька уже заговаривается», — подумал он.) Это божьи деньги, и заработаны они истыми христианами. Я не стану покупать ваших акций».
После всех трудностей, которые потребовалось преодолеть, чтобы пустить дело в ход, Жан-Элуа стал гордиться тем, что сумел окончательно утвердить владычество Рассанфоссов.
В течение двух недель он усердно трудился, приходил первым в контору, посылал телеграммы, составлял письма, вскрывал почту, проверял огромные счета, над которыми приходилось подолгу биться его служащим. Радостное возбуждение, которое он умел скрывать в их присутствии, прорывалось только вечерами, когда он приходил домой, чтобы отдохнуть, и оставался с глазу на глаз с женой.
Он дважды был женат, и обе женитьбы его, между которыми прошло не слишком много времени, свидетельствовали о точном расчете этого прирожденного дельца. Женившись сначала на одной, а потом на другой дочери крупного фабриканта крахмала Пирсона, он сосредоточил в своих руках все капиталы этой богатой фирмы.
IV
В их грузном, роскошно отделанном особняке на улице Луа весь второй этаж был отведен сыновьям — Арнольду и Ренье, и дочерям — Гислене и Симоне.
Имена, которыми Рассанфоссы нарекали своих детей, изменялись с изменением общественного положения отцов. На место грубых, простонародных имен, дававшихся в память древних героев, в календарях нашлись имена утонченные и гораздо более благозвучные.
После всех неудач, раз и навсегда преградивших ему путь к дипломатической карьере, Арнольд начал вести праздную жизнь, развлекаясь охотой, объездкой лошадей и столярным ремеслом. Крупный, толстый, коренастый, и фигурой и лицом похожий на гориллу, пристрастившийся к ничегонеделанью, он телосложением, необузданной силой и страстью к физическому труду напоминал своего деда Жана-Кретьена, дородного силача, который, спустившись в недра «Горемычной», свободно справлялся там один с работою троих углекопов. В светском обществе Арнольду всегда становилось не по себе; в опере он обыкновенно засыпал; ему бывало тесно во фраке, который трещал по всем швам на его широких плечах. Он любил на целые месяцы уезжать в принадлежавшее Рассанфоссам поместье Ампуаньи, где никого не видел, кроме своих садовников, двоих егерей и конюха, который ухаживал за его лошадьми, где пищей ему служила только убитая на охоте дичь и печеный в золе картофель и где он проводил время, строгая доски и делая ежедневно по восемь лье верхом.