Анна Ивановна, "верховники" и Эрнст Бирон
Встретившие Анну Ивановну "верховники" с удовлетворением отметили, что Бирон не приехал с нею вместе, о чем специально просил ее Василий Лукич Долгоруков. Зато жена Бирона и его дети были рядом с нею, что было дурным предзнаменованием - вслед за женой в Москве мог появиться и муж.
На следующий день, 11 февраля, состоялись похороны Петра II, которые откладывались из-за ожидания приезда новой императрицы.
Когда похоронная процессия стала выстраиваться за гробом Петра II, его невесту Екатерину Долгорукову просто-напросто не подпустили к покойному и "порушенная невеста", как стали ее называть, осталась вся в слезах во дворце, а потом уехала к себе домой. Брат ее, князь Иван, был поставлен в середину процессии, хотя, как ближайший друг покойного порывался встать сразу за гробом.
Все это красноречиво свидетельствовало о том, что звезда Долгоруковых закатилась.
20 февраля в Успенском соборе Кремля Анна приняла присягу высших сановников империи и князей церкви, а 25 февраля при большом стечении московских дворян и гвардейских офицеров на клочки изорвала "Кондиции", но все же пригласила "верховников" вместе со своими сторонниками к пиршественному столу, накрытому в Грановитой палате.
Во главе стола был поставлен малый императорский трон, и пока собравшиеся устраивались на своих местах, императрица вдруг встала и сошла к князю Василию Лукичу Долгорукову. Вплотную приблизившись к нему, Анна Ивановна взяла князя двумя пальцами за большой нос и повела вокруг опорного столба, поддерживавшего своды Грановитой палаты.
Обведя Долгорукова вокруг столба, Анна Ивановна остановила его против портрета Ивана Грозного и спросила:
- Князь Василий Лукич, ты знаешь, чей это портрет?
- Знаю, государыня. Царя Ивана Васильевича.
- Ну, так знай, что я хотя и баба, но такая же буду, как и он. Вы, семеро дураков, собирались водить меня за нос, да прежде-то я тебя провела.
Через десять дней специальным Манифестом Анна Ивановна и формально упразднила Верховный Тайный совет, а с течением времени все его члены оказались либо в ссылке, либо на плахе.
Сделавший более прочих для укрепления самодержавной власти офицер-преображенец Семен Андреевич Салтыков - двоюродный брат императрицы по ее матери, Прасковьи Федоровне Салтыковой, на следующий же день после переворота стал генерал-лейтенантом, а вскоре и генерал-аншефом. Кроме того он получил придворный чин гоф-мейстера и имение с десятью тысячами душ.
Теперь и Бирон мог приехать к своей возлюбленной, что он вскоре и сделал.
Анна Ивановна снова перенесла столицу в Петербург и со всем двором переехала на берега Невы, оставив Салтыкова генерал-губернатором и главнокомандующим Москвы, а 9 февраля 1732 года пожаловала ему и титул графа.
* * *
И все же Салтыков не стал первым сановником Империи. Им несомненно являлся обер-камергер Анны Ивановны Эрнст-Иоганн Бирон, пока еще остававшийся Бюреном.
И в Митаве, и в Москве, и в Петербурге Бирон и его семья жили в одном дворце с Анной Ивановной. И до женитьбы Бирона, и после, спальни герцогини Курляндской и ее фаворита находились рядом и соединялись дверью. То же самое было потом и в России. Казалось бы фаворит должен был сохранять абсолютную верность своей государыне, или уж, во всяком случае, скрывать от нее свои похождения. Однако, не тут то было. Как и при дворе Петра I, Екатерины I и Петра II ветреность и переменчивость сердечных привязанностей оставались неизменными в царствование Анны Ивановны. Правда, первое время Бирон был осторожен и не подавал императрице поводов к ревности. Но когда Анна Ивановна стала стареть и все чаще болеть, он увлекся по-прежнему влиятельной "конфиденткой" - доверенной подругой и наперсницей Елизаветы Петровны, уже знакомой нам, Маврой Егоровной Шепелевой, которая после смерти Анны Петровны возвратилась из Киля в Петербург и снова перешла к цесаревне в прежнем своем качестве - "фрейлины двора Ее Императорского Высочества". Шепелева была умна, богата, но некрасива, хотя последнему ее качеству мало кто из мужчин придавал значение, вполне довольствуясь двумя первыми. Кроме того она слыла большой искусницей в альковных делах, а эту сторону женского нрава мужчины всегда считали наизначительнейшей. Что же касается ее влияния на Елизавету Петровну, то здесь Мавра Егоровна не имела равных.
Всего этого в совокупности оказалось вполне достаточно, чтобы Эрнст Бирон, имевший свои политические, - и не только политические - виды на цесаревну, стал любовником Шепелевой, а вскоре уже и искренне, насколько он мог сделать это, полюбил ее.
Анна Ивановна знала об их романе, сердясь называла Шепелеву не иначе как "Маврушка", но ничего поделать не могла, хотя однажды не постеснялась прибегнуть к помощи нелюбимой кузины, чтобы образумить изменника. В одном из немногих писем Елизавете Петровне, раздосадованная Анна Ивановна писала: "Герцог и Маврушка окончательно опошлились. Он ни одного дня не проводит дома, разъезжает с нею совершенно открыто в экипаже по городу, отдает с нею вместе визиты и посещает театры".
Разумеется, что амурные похождения фаворита были не самым важным его делом: для Бирона на первом месте всю жизнь стояла "одна, но пламенная страсть" - обладание властью. И чем более безграничной была эта власть, тем более счастлив он был. Все же иные свои стремления, увлечения и привязанности Бирон ставил в прямую зависимость от того, способствуют ли они достижению его главной цели - безграничной, практически самодержавной, власти. Он хорошо понимал, что одного влияния на императрицу, - хотя и беспредельного - недостаточно, как недостаточно и признания его первым сановником империи со стороны российских министров и фельдмаршалов. Требовалась еще и известность в этом качестве и при важнейших иноземных дворах.
Курляндское захолустье не могло сделать Бирона широко известным в Европе, во всяком случае в Европе Западной. Но после приезда в Россию, Анна сделала его сначала камергером, а потом и обер-камергером своего двора, затем выхлопотала у австрийского императора титул графа и, наконец, наградила фаворита орденом Андрея Первозванного. Иноземные дворы, союзные России, последовали примеру Австрии, поднося Бюрену ордена и иные знаки отличия. Тогда-то Бюрен и стал известен в Западной Европе, в том числе и во Франции, как Бирон, где среди французских аристократов блистала фамилия герцогов де Биронов.